Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта


   Введение
   Глава 1. Сибирь в системе внутренней и внешней политики России
   Глава 2. Фронтир и переселение (сибирский опыт)
   Глава 3. Освоение Сибири в контексте мирового опыта колонизации (на примере США)    Глава 4. Особенности менталитета русского человека в Сибири
   Заключение
   Список сокращений


Глава 3. Освоение Сибири в контексте мирового опыта колонизации
(на примере США)

   [3.1 География: сходства и различия]
   Конец XVI и начало XVII в. - время во многом переломное для европейского континента. Сложившаяся веками привычная людей и государств испытывала первый серьезный системный кризис. Этот кризис затронул все области государственной, общественной и личной жизни. Появление протестантства как мировой религии показало, что естественное поведение человека не укладывается в жесткие рамки добропорядочного католика; процессы внутренней колонизации "своих" европейских территорий уже близки к завершению; в государственной жизни складывается система сословно-представительных монархий; понятия "деньги", "капитал", "рынок" становятся все более актуальными и понятными, чем старые феодальные представления о чести, суверенитете и т. д.; государствам становится все теснее жить на маленьком лоскутке территории Западной Европы. Все острее встает вопрос: как жить дальше?
   Схожие, но не тождественные процессы происходили и в Восточной Европе, и в России. Грозные события Опричнины и Ливонской войны сдвинули с насиженных мест тысячи людей, потерявших свое имущество и земли. В лесах и в пустынных местах северо-востока России скапливаются огромные массы людей и разбойничьи шайки, которые грабят и убивают всех, подчас независимо от сословной принадлежности. В годы правления Бориса Годунова это вылилось в громадное восстание Хлопка, на подавление которого были брошены регулярные стрелецкие войска. Бедствия народных масс дошли до того предела, что по рассказам современников даже в тех центральных районах, которые ранее считались цветущими, появились случаи людоедства. Бедствия низших классов от военных тягот и грабительского разорения Опричнины дополнялись тем, что многие мелкие землевладельцы-помещики, не имея возможности прокормить своих дворовых холопов, просто выгоняли их со двора и с земли. Они пополняли армию голодных и обездоленных людей, готовых на все. Кризис низов дополнялся мощным кризисом верхов. Если во Франции смена правящей династии Валуа новой династией Бурбонов произошла относительно спокойно, то на Руси смена династии Ивана Калиты впервые поставила вопрос о выборности царя, что было совершенно новым явлением для политического уклада, ибо раньше сын занимал трон отца. Был выбран Борис Годунов, который в глазах многочисленных Рюриковичей имел минимальные шансы на русский престол. Эти два факта (выборность и худородное начало Годунова) развязали стихийные центробежные силы как со стороны родовитой знати, которая считала себя в праве занять опустевший царский трон, так и со стороны простых людей, которые на примере Годунова увидели возможность коренным образом изменить свое положение.
   Рассматриваемые события происходили на фоне громадных социальных сдвигов. Постепенно оформляется класс дворян-помещиков, первоначальным ядром которого послужили не столько привилегированные правящие слои населения, сколько "худородные людишки" - различные холопы и слуги бояр и князей. Этот новый слой людей наряду с возложенными на него военными и государственными обязанностями уже обеспечивается землей и дармовой рабочей силой. Прежняя политическая жизнь Древней Руси, где положение человека и его продвижение в жизни зависело исключительно от наследственности, рушится на глазах. У этих людей появляется горячее желание изменить свое нынешнее положение. Тысячи крестьян бегут на Дон и становятся в казаками. На Украине аналогично этому формируется Запорожское казачество, которое оказывается стиснутым со всех сторон крупными государствами, такими как Крымское ханство, Польша и Россия. Так в России появляется такой же горючий материал для различных авантюр, как и в Испании. Системный кризис в Европе и последующие события Реконкисты в Латинской Америке нельзя рассматривать только с одной стороны. Можно думать, что такой же громадный системный кризис охватил и Латинскую Америку. Доказательством этому является тот парадоксальный факт, что несколько сотен авантюристов (менее 500 человек) смогли подчинить себе империю инков, которая насчитывала в своем подчинении не один миллион человек. Подобные процессы в туземном мире происходят и в татарской среде Евразии. Некогда могущественная Золотая Орда распадается на ряд независимых улусов-ханств (Крымское и Сибирское ханства, Ногайская орда и проч.). В самой Казани среди правящей знати, происходящей от Чингизидов, усиливается межклановая грызня.
   Первыми на вопрос "как жить дальше?" ответили маленькая Португалия и ее соседка Испания, открывшие новые страны и континенты, где было "привольно" всем. И королям (никто не мешал), и громадным массам авантюристов, толпам люмпенов, потерявших все (все было дозволено) и толпам романтиков и энтузиастов, одержимых христианскими идеалами. И для всех для них Конкиста американского континента была тем счастливым шансом, посредством которого они намеревались перевернуть жизнь и себя и всего вокруг. Тысячи людей ринулись за океан, найдя там свое славу, счастье, богатство или (самое обычное дело) смерть. Можно по разному сейчас оценивать открытие и завоевание Америки, но попробуем представить, какие бы неисчислимые бедствия и раздоры принесли бы Европе эти толпы людей без земли, без средств существования и без идеалов! Европа, можно сказать, "слила" излишние массы людей и негодных товаров за океан, чтобы начать как бы с чистого листа новый виток цивилизационного развития.
   Вслед за Испанией на новые земли бросились ведущие западноевропейские страны - Англия, Франция, Голландия, у которых все другие проблемы на европейском континенте, вроде бы, были "сняты". Оставались различные династические или престижные задачи, но они в любом случае не могли быть основными источниками приобретения капиталов, ликвидации "излишков" народонаселения и приобретения новых рынков сбыта. Эти задачи эпохи первоначального накопления капиталов стояли перед каждой страной, но каждая решала их по своему. Понимая, что в Латинскую Америку из-за господства Испании не проникнуть, они устремились к другим лакомым кусочкам новых территорий: Англия и Франция - в Северную Америку и Индию, Голландия - в юго-восточную Азию, которой европейские державы пока не интересовались.
   В России такой возможности не было. Она не имела прямого выхода к океану, а следовательно, не могла помыслить о сказочных богатствах Индии и Латинской Америки, хотя об открытии Америки и о первых колониальных опытах Испании Россия узнала уже во времена Ивана Грозного. Продвигаться России на запад в сторону Польши к своим исконно русским западным землям (Полоцк, Минск) мешало сильное противодействие Запада и неудачи русской внешней политики. У России оставалась единственная возможность расширить свою государственную территорию и добрать до подобных сказочных земель только через движение на восток.
   Но при этом хотелось бы подчеркнуть два момента, очень важные для нашей темы. Открывая, присоединяя эти новые земли, английские и французские короли не считали себя хозяевами, законными монархами новых своих "краснокожих" подданных, заключая с наиболее могущественными индейскими и индийскими племенами своего рода "союзные" договоры; подданными в этих новоприобретенных колониях были лишь белые поселенцы, обязанные платить королю регулярные налоги, от чего местное аборигенное население было избавлено. А так как налоги можно было исправно платить только имея собственность, то и земля, обрабатываемая в колониях, закреплялась за этими белыми поселенцами. А во-вторых, короли как верховные правители новых территорий и общин "даровали" своим новым белым подданным различные ордонансы, законы, регулирующие местную хозяйственную и правовую жизнь, т. е. вводили муниципальное право - такое же обычное, как и на европейском континенте. Конечно, это право не касалось "краснокожих", и в этом плане они находились вне правового поля и подвергались определенной дискриминации, но жизнь белых поселенцев была вполне сносной, более сносной чем жизнь в метрополии. А такое "раздельное" существование колонии и метрополии, помимо других выгод обеим, позволяло в колониях создаваться кругу собственников, интересы которых были связаны не с далекой метрополией, а со своим штатом, и выступать консолидирующим элементом для своей новой родины.
   Особо следует подчеркнуть внешнеполитическое положение английских и французских колоний в Америке. Прежде всего, они территориально находились в отрыве от своей метрополии. Океанские воды, лежащие между ними, психологически заставляли колонистов быстро оторваться от своих корней как в чисто житейском, так и в политико-правовом пространстве. Если первое поколение колонистов еще помнило свои деревни в английском Уэльсе или свою Нормандию во Франции, то для второго их поколения это уже были предания, а для внуков - не более, чем сказка не из нынешней их жизни. И хотя внешний приток населения в эти колонии был, он скорее заставлял поселенцев сплачиваться в клановые "партии" (ирландцев, шотландцев, бретонцев, девонширцев и т. д.), нежели в общины, объединенные родственным "заморским" началом. При этом американские колонии Англии и Франции располагались друг подле друга, и на большом протяжении времени каждая европейская держава бдительно смотрела, что творится у соседей. По сути дела, так называемая Семилетняя война была американской, ибо основные военные действия между Англией и Францией развернулись не только на европейском континенте, но и в Новом Свете. Притом не только хозяйки этих колоний, Англия и Франция, могли наблюдать друг за другом, но и сами колонии могли все время сравнивать свою жизнь с соседями.
   Поэтому присущий американцам дух соперничества коренится не только в трудностях колонизации первобытной страны, но и в самом ее географическом положении. Тем более что граница между американскими и французскими колониями в Америке пролегала лишь в головах парижских и лондонских чиновников, но никак не на американской земле и тем более у самих колонистов, ибо белое население этих колоний в чем-то было схоже: в английских колониях преобладали протестанты, в французских - гугеноты. Но самая главная выгода географического положения американских колоний заключалась в том, что, находясь в отдалении от своей метрополии, они оказались близки к другим державам. Уже в XVII в. в американские порты начинают заходить суда различных европейских стран, по суше налаживается контрабандная торговля с заклятым врагом английского короля - Испанией, в XVIII в. появляется возможность установить торговые контакты еще и с Россией. Подчеркнем одно существенное обстоятельство: несмотря на существовавшие между этими странами социально-экономическими различиями все эти страны - Англия, Франция, Голландия, Испания, Россия были по европейски развитыми цивилизованными государствами. Поэтому экономика американских колоний посредством товарообмена могла дополняться и насыщаться европейской продукцией, получать новые стимулы для развития.
   Вот этого обстоятельства была начисто лишена Сибирь. Русская "колония" в Сибири находилась в совершенно другом геополитическом положении не только в этническом плане, но и в социально экономическом. Ее окружали народы и страны, разные не только в этническом, но и в цивилизационном плане. Конечно, ее соседями были народы с большой и многовековой культурой, как Китай, но что он мог дать в плане технических и социальных новаций? Почти ничего. То же самое можно сказать и о Монголии и странах Средней Азии. И торговля с этими странами была почти "колониальной" в своей основе: обмен сырьем и простейшими промышленными изделиями ручной работы. Да и торговля этими товарами также не могла быть значительной, ибо существовавшая разница в образе жизни, быте и культуре почти начисто исключала какие-либо возможности для существенного товарообмена.
   Получался забавный парадокс, которому еще удивлялся А. Н. Радишев: сибиряк мог одеться в шелковую китайскую ткань, которая была в ходу у петербургских модниц, но убирал в ней навоз, точно также как его собрат - русский крепостной мужик - в сермяжном зипуне! При этом в американских колониях таможни и таможенные сборы существовали только во внешних морских портах, между самими же колониями они были быстро изжиты как невыгодные самим колониям. А в Сибири внутренние таможни просуществовали до 1754 г., тормозя развитие внутренней сибирской торговли.
   При этом большое значение для развитие торговли имеет структура товаров. В виду обшей политики русского государства в Сибири в XVII в. происходит сокращение ввоза иностранных (более качественных) промышленных товаров. Если в 1620-1640-е гг. на рынках сибирских городов можно было найти немало иностранных товаров, таких как английские и немецкие шкатулки, ножи и иглы, голландское и английское плотное сукно, заграничный уклад и орудия труда, то к концу века завоз этих товаров резко сокращается и сходит почти на нет. Можно, конечно, рассматривать это явление исключительно с "патриотических" позиций как показатель роста отечественного производства, но факт налицо, и подтвержден современной экономической теорией: чтобы совершенствоваться, производство обязательно должно иметь конкуренцию, но в Сибири и в России этого не было.
   Для развитие внутреннего рынка большое значение имеют показатели спроса и потребления, сам социальный и профессиональный состав жителей. Английские переселенцы принесли в Америку почти слепок со своего общества на родине, где уже были развиты такие социальные группы, как крестьяне-фермеры, промышленники и торговцы, клерки и банковские работники, учителя и проповедники, врачи и аптекари, люди без определенных профессий. И все эти категории жаждали потреблять. В Сибири же мы имеем совершенно другую социально-профессиональную структуру населения, у которой не было такого могучего стимула потреблять, как в Америке. Структура населения Сибири XVII-XVIII вв. не способствовала росту внутреннего товарооборота и рынка. По данным Я. Е. Водарского, в 1710 г. численность всего русского населения составляла 154 338 душ мужского пола, при этом слой людей, которые были в какой-то мере оторваны от своего производства и в этом плане являлись потенциальными потребителями-покупателями (дети боярские и дворяне, военнослужилые люди и разночинцы), составлял 32,1 %. Основная масса населения - 68,2 % - это производители (посадские и крестьяне), которые сами все производили в своем хозяйстве. Потребительские "порывы" были крайне ограниченные. При этом слой "лучших" посадских людей, таких как купцы, был очень ограничен, а основную часть податного населения составляли государственные и крепостные крестьяне и дворовые люди - 61,7 %.
   Для развития любого общества важно наличие в его структуре слоя богатых людей, которые могут предъявить спрос на дорогие, престижные вещи, тем самым способствуя конъюнктуре и переводя рынок, а следовательно - и общество, на новый цикл развития. В американских колониях уже к 1670 г. образовались довольно крупные торгово-промышленные компании, банки, появились судовладельцы, которые держали в своих руках всю заморскую торговлю с метрополией. Позже этот слой взял в руки чайную торговлю. Даже в испанских колониях в середине XVII в. гасиенды, где трудились рабы и зависимые люди из индейского населения, указом короля были приравнены к дворянским имениям в Испании. Так в Латинской Америке сложился довольно могущественный правящий и богатый класс креольской знати, которая, естественно, во всем стремилась подражать дворянству Испании. В Сибири мы не наблюдаем подобной картины. Указами царя была запрещена раздача сибирской земли частным лицам. Поэтому все приезжающие из России дворяне и бояре, назначаемые на должности воевод, письменных голов и дьяков, не задерживались тут более, чем на 2-3 года. При этом постоянные сыски о каждом воеводе, сопровождаемые нередко конфискацией всего их имущества, не укрепляли их стремления осесть в Сибири. Даже сибиряки, сумевшие нажить определенные капиталы и заиметь некоторую собственность в Сибири, часто совместными усилиями местной администрации и евро-русских конкурентов разорялись и лишались своей собственности.
   Но таких людей в Сибири XVII в почти не было - вернее, их было всего 2938 душ мужского пола, или 1,9 % [1]. При этом в любой стране важно, чтобы на внутреннем потребительском рынке сложилась устойчивая группа или слой людей, которые не имеют другой возможности заработать деньги, кроме как продажей своих рук. У нас в России такой группой были разночинцы, которые формально не относились к крестьянам или к посадским и должны были бы выходить на рынок труда. Но особенностью Сибири (и не только ее) было то, что в большинстве случаев разночинцы были теми же крестьянами, живущими в деревне и ведущими свое хозяйство по крестьянски, т. е. не по товарному типу.
   Для развития рынка как основы цивилизации всегда важен ассортимент товаров, который присутствует на нем. И в этом плане американцы могли предложить друг другу или другим чрезвычайно емкие, дорогие и имеющие большой спрос товары. Если попытаться обобщить и выделить самые ходовые товары на американском рынке, которые способствовали быстрому обращению капитала и, следовательно, придавали особый динамизм американской жизни, то это хлеб, хлопок (потом еще и виргинский табак) и рабы. Вот альфа и омега американской экономики колониального периода. Таких товаров в Сибири просто не было (хлопок) или мы не могли найти их эквивалент, хотя теоретически вроде бы они у нас были (рабы, хлеб). Хлеб у нас был в Сибири, но в силу ряда причин, о которых речь пойдет ниже, он не мог в домануфактурный период стать полноценным товаром. При этом не следует забывать, что хлеб в России - это еще один из видов "государева" жалованья: государство чаще всего (и во все времена), не имея денежных средств выплачивать заработную плату своим служащим, предпочитало натуральные выплаты - хлебное жалованье (по аналогии: право льготного проезда, оплаты квартир и т. д.). Сбывать хлеб близким соседям - Китаю, Монголии, Средней Азии - невозможно, ибо там другой продовольственный рацион. Остается одно: рабы, которых вроде бы можно было бы легко найти в Сибири. Но этот рынок сбыта также ограничен, ибо у нас существовал огромный рынок крепостных, дворовых людей. Да и, самое главное, широкая продажа аборигенов Сибири в частные руки подорвала бы царскую "государеву" казну, ибо они поставляли ясак, пушнину. Получался замкнутый круг.
   Большую роль в развитии экономики колонии играет сама метрополия с ее потребностями. У Англии с начавшейся там промышленной революцией уже в XV в. было много потребностей: она предъявляла постоянный спрос на хлеб, лес и другие сельскохозяйственные и сырьевые товары. Вот почему в американских колониях сравнительно рано зарождается экспорт хлеба, леса, кожи, рыбы и других товаров сначала в Англию, а затем в другие страны. У нас же в силу российского бездорожья и протяженности торговых путей экономически было невыгодно подобные товары экспортировать из Сибири в европейскую часть России. Мы обработали таможенные книги 16 сибирских городов за 1626 г., 1672-1674 и 1698 г. и ни разу не встретились с фактами закупки еврорусскими купцами в Сибири хлеба или других изделий и товаров сибирского происхождения. Купцы, приезжающие "с Руси", закупали лишь пушнину, что никак не могло повлиять на внутренний рынок Сибири. Есть также отдельные случаи вывоза рыбы и ясыря (рабов) из Сибири на Русь, но об этом особо.
   Сами размеры присоединенных земель к России делали экономически невыгодной торговлю Сибири с Россией. При этом, особенно в более ранние времена, чем наши, большое значение имеет наполняемость территории страны. Если в этом плане посмотреть на темпы заселения обоих континентов - Сибири и Северной Америки, - то окажется, что мы основали в Сибири за период с 1586 г. по 1698 г. 73 поселения, которые по ведомости 1699 г. числились городами, а американцы за период с 1605 г. по 1698 г. - всего лишь 43. Но это внешние сравнения, и, если приглядеться повнимательнее, то обнаружим, что многие русские поселения в Сибири городами назвать можно лишь по неведению того, что они в реальности из себя представляли. Многие остроги, вроде бы имевшие официальный статус административного пункта, пустовали в течение большинства времени, и лишь два-три раза в год сюда наезжали сборщики ясака; другие административные столицы, считавшиеся волостными или "уездными" центрами, по сути дела, были лишь большими деревнями. На многие поселения - на экономику, быт, население - была накинута жесткая паутина казенных горных заводов, чего Америка абсолютно не знала. Да и сами сибирские городские поселения находились в значительном территориальном отрыве друг от друга, что затрудняло интенсивное не только экономическое, но и даже личностное общение горожан. К тому же сеть русских городов в Сибири как бы повторяла Россию. Так получилось, что Москва, бывшая в самом начале возникновения русского государства в центре русских земель, уже в XVI в. оказалась как бы на окраине, а в XVII в. Москва уже больше походила на какой-то приграничный пункт России на западе, нежели на столицу государства, находящегося в центре своих земель.
   И в Сибири повторилась подобная картина. Ее столица город Тобольск только лишь в самом начале - где-то до 1610 г. - мог быть центром "сибирской страны". С основанием Томска, а затем Енисейска, Иркутска и Якутска, он также превратился в какое-то северное захолустье на самом краю русско-сибирской земли. Если от Тары, Тюмени, Туринска - городов возникших почти одновременно с ним - Тобольск отделяли, соответственно, 560, 254 и 405 верст, то уже до других городов, появившихся ненамного позднее - существенно больше (например, от Томска - 1424 версты). Внутри же этого "городского" сибирского пространства существовали такие промежутки, которые можно лишь выразить народными пословицами типа "скачи - не доскачешь". В Новой Англии уже к 1675 г. насчитывалось свыше 39 различных городов и поселков городского типа, имеющих разное административное и хозяйственное значение. Только в одном американском штате численность населения городов была сопоставима со всем населением Сибири к 1699 г. По данным того же топографического описания Тобольского наместничества 1790 г., разница расстояний от уездного центра до самого близкого и самого дальнего города составляла по уездам: 104 версты (Тюменский уезд), 120 (Ишимский), 170 (Ялуторовский), 198 (Туринский), 210 (Сургутский), 255 (Курганский), 267 (Березовский), 305 (Тарский), 379 (Омский), 1069 (Томский уезд). Далее на восток эти цифры все более и более возрастали. Территориальные размеры колонизации Америки и Сибири в каждую конкретную историческую эпоху вообще не сравнимы.
   В XVII в. английские колонисты освоили лишь небольшую часть американской территории, названную Новой Англией, которая и стала промышленным, финансовым и людским плацдармом дальнейшего американского освоения; в XVIII в. уже осваивается южная часть атлантического побережья, что потом получило название "черные штаты". Таким образом, в начале своего колонизационного движения поселенцы осваивали территорию чуть больше своей родной Англии. В Сибири же русские с самого начала заселяли пространство в два, а то и три раза превосходившее территорию собственного государства. При этом скорость продвижения сыграла с русскими злую шутку: если англичанам понадобилось 125 лет, чтобы пройти Америку поперек от Атлантики до Тихого океана, и 225 лет - с севера на юг, то русские вдоль всей Сибири от Урала до Тихого океана "пробежали" за каких-то 75 лет, а к границам современной России в Азии - за 120-130 лет. Быстрота продвижения серьезно затормозилась частотой и густотой заселения - это была расплата за скорость.
   Конечно, и при освоении американского континента также наблюдается неравномерность освоения тех или иных районов территории. Так, например, районы Великих озер в XVII-XVIII вв. были малоосвоенными в сравнении с округом Филадельфии; районы Среднего и тем более "Дикого Запада" в XIX в. по густоте заселения было не сравнить с территориями, освоенными янки на северо-западе США, но ни в одном районе ни в одну эпоху освоения Америку нельзя сравнить с Сибирью. В этом плане интересный материал дают ведомости, хранящиеся в материалах духовных правлений и рассказывающие о количестве церквей и расстояний различных сел до приходских церквей. Всего в 1740-е годы в Западной Сибири, на территории чуть меньшей, чем вся европейская часть России, было всего 254 приходских церкви. Расстояние между ними, даже в населенных районах Западной Сибири, нередко доходило 200-300 верст, а иной раз и того больше. Сотни людей рождались и умирали без крещения, причащения, без покаяния и даже порой без христианского погребения. Даже в ХХ в. случались "открытия", когда обнаруживались отдельные заимки сибиряков, проживших 50 и более лет в отрыве от всего мира. Русский человек в эпоху первоначального освоения был предоставлен самому себе. Английским колонистам, которые в большей степени были протестантами различного толка, не требовался посредник между богом и человеком; в русском православии все намного сложнее, ибо здесь для общения с богом необходим посредник - священник. Этот фактор также сыграл свою роль, ибо религия как любая идеология необходима в качестве соединяющего обруча формирующегося коллектива колонистов.
   Нередко, говоря об освоении Сибири и Северной Америки, берут для сравнения освоение Аляски, что не совсем правильно, ибо Аляска - это не Сибирь. Одна из главных общих черт колонизации Сибири и Северной Америки (в целом) заключается том, что они представляют единый тип пашенной колонизации; на обоих континентах первоначальная эпоха состояла в распространении землепашества. На Аляске хлебопашество просто невозможно в силу природных условиях (как и в Монголии), и освоение Аляски русскими более похоже на освоение канадского Севера. А отсюда уже происходит много различий, даже в очень, казалось бы, похожих сферах. Взять хотя бы пушной промысел. Даже без точных цифр любому школьнику известно, что русская, сибирская пушнина высоко ценилась на зарубежных европейских рынках, и русские цари, испытывая нехватку в золоте и серебре, нередко использовали ее в качестве валюты для торговли с Западом. И отстрел пушного зверя в Сибири принял невиданные размеры, да так, что уже к концу XVII в. стал ощущаться недобор пушнины не только в Западной, но и даже в Восточной Сибири. Но почему же пушнина не обогатила ни Сибирь, ни Россию? Дело, опять же, в рынке. А именно в том, что в XVII-XVIII вв. в Западной Европе стало развиваться мануфактурное производство толстых грубых сукон, способных защитить человека от холода и необходимых как для армий и флота, так и для простых людей. И сибирская пушнина, вроде бы также теплая, оказалась ненужной для широкого рынка и, следовательно, не имеющей товарного спроса. "Мяхкая рухлядь" покупалась на Западе лишь узким слоем обеспеченной, титулованной публики, которая не могла дать широкий рынок сбыта для русской пушнины. В придачу русское правительство, якобы заботясь об интересах казны-государства, установило массу феодальных ограничений на отстрел и продажу пушнины: ее нельзя было покупать и продавать ранее окончания сбора ясака, была ограничена скупка пушнины в одни руки и через посредников, часть пушнины в качестве налога добытчик-продавец был обязан отдать по твердым государственным ценам и т. д. В общем, во все времена у нас действовал "закон социалистического отоваривания" - одну продажу в одни руки!
   Английская корона вначале также пыталась в своих американских колониях прибрать пушную торговлю в свои руки, но быстро от этого отказалась, и вместо государства этим делом занялись различные торговые компании. Конечно, они также стремились к монополизму, но все же существовала конкуренция, этот двигатель развития торговли и цивилизации. Та же картина произошла и с добычей золота, запасы которого в Сибири превосходят запасы любой европейской страны. "Золотая лихорадка" разразилась в Америке и в Сибири примерно в одно историческое время и везде сопровождалась невиданными авантюрами, преступлениями, горами намытого и добытого золота, но результат совершенно разный: в США золотая лихорадка привела в общем и целом к подъему экономики, к укреплению доллара как внутри страны, так и на мировой арене, в России же - кроме массы разорившихся в конечном счете сибирских купцов и разжиревшей на взятках столичной бюрократии ничего путнего не получилось. Причина одна - там, где государство исходя, как оно думает, из общего блага, устанавливает казенную монополию хоть на какое производство, всегда "вместо добра получается лихо"! Дело тут было еще, конечно, и в разных витках капитализма и рыночного хозяйства в России и Америке в ХIХ в.: если в России капитализм еще переживал "дикую" стадию, то в Америке эта стадия вынуждена была быть уже "цивилизованной".
   [3.2. Значение новых земель для метрополии]
   И тут мы подходим к вопросу, который звучит совершенно непривычно для прошлых исторических научных работ, но вполне понятен для нашего рыночного времени - а какова целесообразность, окупаемость для России приобретения Сибири? Если исходить из сиюминутных потребностей дня для каждой эпохи, то можно твердо сказать, что Сибирь всегда была не окупаемой для России и в XVII в. и в последующее время. По большей части сибирские поселения XVII в. были, по терминологии того времени, не пашенными; хлеб доставлялся сюда из европейской части России. Причем хлеб поставлялся всем: и тем, кто формально вроде бы был занят не сельскохозяйственным трудом (служилые), и тем же крестьянам. Привоз хлеба из России продолжался до первых десятилетий XVIII в., хотя первые поставки сибирского хлеба на рынке некоторых городов появились уже в 1620-е гг.
   Если посмотреть строгим взглядом финансиста на сибирский бюджет, то он всегда был, как сказали бы сейчас, с дефицитом, т. е. расходы всегда превышали доходы. Если посмотреть на "Окладную книгу Сибири" 1630 г., где подводились общие итоги по каждой отрасли государственного хозяйства, замечаешь твердое постоянство: каждый раз дьяки уныло сообщают, что государев хлеб недособран, ибо крестьяне или померли или разбежались. Государев ясак с аборигенов ежегодно недобирался [2]. На примере городского хозяйства таких небольших сибирских городков, как Пелым и Кетск, современные исследователи, близко стоящие к рыночной экономике, показали, что эти города с коммерческой точки зрения были абсолютными банкротами [3], и так во всем. Так продолжалось и в XVIII в., и даже производства серебра и золота на казенных алтайских и нерчинских заводах с точки зрения рентабельности были убыточными, хотя те же самые частные заводы Демидовых и некоторых других, имеющие меньшие привилегии, чем казенные заводы, процветали и были достаточно прибыльными. В определенной мере это можно объяснить менталитетом служилого населения Сибири (составлявшего около трети всего населения), выраженного в известной народной поговорке того времени: "Как царь за нас в ответе, так мы и заплатим"! В то время как в английских американских колониях законодательные и исполнительные власти были организованы по рыночному принципу и были вполне рентабельны. Даже в период, когда метрополия прекратила почти всякую финансовую поддержку колониям - времена Английской революции и гражданской войны - они вполне спокойно выжили, заботясь лишь об одном, чтобы аппетиты властей из Лондона были не слишком обременительны.
   Кстати, проблема стоимости-эффективности освоения восточных районов России приобрела в последнее время налет скандальной сенсационности в связи с выходом книги американских исследователей Ф. Хилл и К. Гэдди, в которой доказывается бесперспективность с позиций рыночной экономики освоения Азиатской России, необходимость "сжатия" ее экономического пространства, сокращения численности населения Сибири и Дальнего Востока примерно на 16 млн. человек. "Распределение ее [Сибири. - Авт.] населения, - замечают они, - результат преднамеренной правительственной политики, проводившейся не одно столетие. Еще до Октябрьской революции цари поощряли миграцию на вновь присоединенные земли, возводя остроги и города на границах Российской империи. Более пяти столетий цари создавали крупнейшую страну в мире - государство, определенное его физической географией и национальным самосознанием, коренившемся в идее территориального расширения ("собирания русских земель"). Цари были первыми, кто толкнул народ в Сибирь и разбросал города на самых отдаленных границах для установления и закрепления российской суверенности" [4].
   Отсюда выходит, что правы наши "друзья" за рубежом, предлагающие отдать Сибирь кому угодно, ибо России она не приносит зримых экономических выгод?! Вряд ли... Ценность Сибири для России выходит не из сиюминутных политических или экономических выгод, а из стратегических интересов России, рассчитанных даже не на одно столетие. И эту пользу от Сибири Россия увидела вскорости. Первый раз в 1612 г., когда в составе русских войск, освобождавших Москву от польских панов, сражался с тысячным отрядом татарской конницы то ли внук, то ли племянник бывшего заклятого врага России хана Кучума, а в Подмосковье добила ляхов "старая" сотня ермаковских казаков, до этого недавно завоевавшая России Сибирь. Второй раз Россия увидела помощь Сибири, когда среди полтавских полков, ринувшихся на шведов, развевалось и знамя Тобольского мушкетерского полка; в третий раз на поле Бородино в 1812 году; и последний раз, когда прямо с парада на Красной площади уходили в бой сибирские дивизии, во многом решившие Московскую битву в 1941 г. И дело не столько в воинском контингенте из Сибири, что она могла поставить под ружье. Дело в большом, в глобальном стратегическом изменении положения России, после которого даже для многих ее врагов была азбучная истина, что русскую армию можно разбить, но завоевать Россию невозможно. Это понимали даже такие полярные и даже классово противоположные фигуры, как император Александр I и вождь первого в мире государства рабочих и крестьян В.И. Ленин, сказавшие одну и туже фразу: "Мира не подпишу, а уеду в Тобольск и оттуда буду продолжать борьбу!". Один хотел продолжить борьбу до победы над Наполеоном, второй - до победы мировой коммунистической революции, но суть одна: до Тобольска ни один враг не дойдет...! Экономическая польза Сибири для России также носит долговременный характер и проявляется не сразу. Без Сибири у России не было бы своего золота, ибо подмосковные суглинки может чем и богаты, но только не им. Сибирское золото в XIX в., хотя в большей своей части и "профукалось", но все же пошло на стабилизацию российского рубля. В сегодняшнее время, когда нефть и газ являются альфой и омегой современной экономики и цивилизации, значение Сибири тем более возрастает.
   Вообще вопрос "стоимости" колоний непрост. Если говорить о Португалии и Испании, то здесь совершенно ясно: с точки зрения прямой сиюминутной конкретной выгоды приобретение заморских территорий было делом чрезвычайно прибыльным. Недавно некоторые латиноамериканские исследователи, из числа тех кто не может простить "грех" Испании перед инками и ацтеками, подсчитали, что если собрать все золото, которое вывезено Испанией из своих колоний, то можно было бы засыпать всю страну золотым песком. Однако, в отдаленной перспективе XVIII века это дело - приобретение заморских колоний, - оказалось самым неэффективным, ибо привело страну и нацию к разорению, затормозило передовые социально-экономические процессы и низвело Испанию на долгое время на положение второразрядной европейской державы. Другой вариант получился у Англии. Конечно, Англия, также как Испания, хотела получать золото из своих американских колоний, тем более что первые авантюристы, вступившие на американский берег, английской короне это обещали. Но время шло, а золота у американских "краснокожих" так и не нашли. Тогда практичные англичане пошли другим путем - сделали американские колонии своим рынком сбыта и путем неравноценной торговли стали получать стабильный доход, превышающий в конечном счете прибыль испанских королей.
   Русские, как всегда, пошли своим путем. Быстро и с минимальными затратами Россия получила территорию, равную по площади чуть ли не всей Западной Европе и превышающую собственную государственную территорию почти в три раза, но в течение длительного времени не получала эффективной прибыли от этого приобретения. Напротив, с каждым веком финансовые и людские ресурсы по освоению сибирских пространств приходилось наращивать. С определенной долей горького юмора, можно сказать, что единственный раз Россия нашла эффективное и "прибыльное" использование сибирской территории, сослав туда миллионы "врагов народа". Иначе как бы она строила "светлое будущее" со своими врагами?
   [3.3. Колонизаторы и аборигены]
   Интересным представляется вопрос и о подготовленности к встрече с "пришельцами" аборигенов Америки и Сибири. Рассматривать колонизацию только с точки зрения одной силы - белого человека - не совсем правильно. Не вдаваясь в этнографические подробности, отметим, что к приходу европейцев в Северной Америке проживало около миллиона "краснокожих", а в районах северо-востока, откуда начиналась английская колонизация, около 200 тыс. [5]. К моменту появления англичан индейцы находились на стадии развитого родоплеменного строя, но до первых государственных объединений было еще далеко. Поэтому европейские поселенцы могли вести с ними войну поодиночке, привлекая на свою сторону те или иные племена. Не только из специальной, но прежде всего из художественной литературы, мы знали, какая вражда была между делаварами и гуронами, и как этим воспользовались белые поселенцы. И индейский мир за XVII-XVIII вв., несмотря на постоянные войны с колонистами, так и не сделал реальных шагов к объединению, к созданию какого-то прочного государственного союза. Надо учесть и тот факт, что к приходу европейцев среди населения Америки (в Латинской Америке - очень заметно, на Севере - в меньшей степени) получили распространения представления о белых людях как о давно ожидаемых пришельцах-богах с неба, из-за океана и т. д. На первых порах это обстоятельство сыграло на руку колонизаторам.
   В Сибири с самого начала была совершенно иная ситуация. По численности ее аборигенное население от Урала до Тихого океана значительно уступало американским собратьям (200-220 тыс. душ мужского пола). Но с самого начала русским землепроходцам, дружине Ермака, противостояло государство в лице Сибирского ханства хана Кучума. А впоследствии их противниками стали калмыки, енисейские кыргызы, мощный союз бурятских племен, поддержанный нойонами Монголии, Джунгарии и Китаем. И каждый из противников России претендовал на политическую гегемонию в своем районе. При этом рассчитывать на то, что сибирский татарин, остяк или калмык примет пришельцев как посланцев с неба, не приходилось: русские и аборигены Западной Сибири уже достаточно хорошо знали друг друга. Это впоследствии, когда русский человек вышел на просторы Восточной Сибири, у ее обитателей мог сложиться сказочный образ пришельца [6].
   Русский человек и абориген уже довольно долго знали друг друга, прежде чем в Сибири были построены первые "государевы" города. Первые контакты русских и коренных жителей Западного Зауралья, и даже района Мангазеи, относятся еще к XI веку. После присоединения к Московскому государству Великого Новгорода и "Великой Перми", после большого похода московской рати в 1499-1500 гг. великие князья уже официально включили в свой титуляр название царей Югорских, Кондинских, Обдорских. С этого времени народы края официально уже считались данниками и вассалами Москвы и даже не систематично платили реальную дань.
   С этого момента начинается проникновение в Восточное Зауралье христианства и распространение его среди остяков и вогулов. Московские воеводы застали начало образования Сибирского ханства. Последующие события, такие как падение Казанского ханства, произвели серьезное впечатление и на другие татарские государственные образования, и сибирский хан Едигер, озабоченный также борьбой со своим противником Кучумом, в 1555 г. признает себя вассалом Московского государства со всеми вытекающими отсюда для феодальной эпохи последствиями - признанием суверенитета Кремля, уплатой дани и обязанностью предоставлять свои войска для походов сюзерена. И хотя к 1570 г. Кучум упрочил свое положение на сибирском престоле, официально он еще не отказался от даннической присяги, взятой еще у Едигера, и продолжал посылать дань "белому" царю Ивану Грозному. Она носила чисто символический характер, но и Москва пока не требовала более серьезного. Во всяком случае, отношения между Москвой и Кашлыком, как свидетельствует один из внимательнейших историков этого периода А. А. Преображенский, были довольно мирными, и велась обширная переписка с правителями Сибирского ханства [7]. Так что русскому человеку, вышедшему на просторы сибирского Зауралья, было легко узнавать своих старых знакомых, как и им его, в свою очередь. Уже не говоря о татарах, которые для россиян давно перестали быть этнографической загадкой: полки касимовских татар ходили под хоругвями московских великих князей уже почти столетие, да и в самом царском окружении было немало выходцев из этого народа и метисов татарских кровей.
   Следует остановиться на вопросе о формах и способах приобретения новых территорий Англией в Америке, Россией в Сибири. Этот вопрос для российских историков, а для общественности - тем более, имеет иной раз принципиальное значение, и можно слышать, что, мол, англичане завоевывали Северную Америку в борьбе с американскими индейцами, а русские лишь присоединили Сибирь, чуть ли не добровольно вошла она в состав России. Сейчас, правда, чаще можно услышать противоположное мнение, - что русские являлись завоевателями, нещадно уничтожавшими самобытную культуру аборигенов.
   Ни то, ни другое не соответствует действительности. Смотря правде в глаза, следует признать, что нигде в мире колонизация как историческое явление не происходила исключительно мирно, без конфликтов с местным населением. Сторонникам концепции мирного характера русской колонизации так и хочется задать вопрос: а куда же подевалось местное угро-финское население "верхневолжского суглинка", когда славяне в XI-XV вв. начали активно заселять эти земли? В Америке первый вооруженный конфликт между индейцами и англичанами произошел уже через 12 часов после высадки первых колонистов на континенте; у нас присоединение началось с казачьего похода Ермака "за зипунами". Всего за XVII век историки насчитали три крупных войны колонистов с индейцами: в 1636-1637 гг. с племенем пекетов, в 1675 г. - с парангасетами и в 1682 г. - с абенаками. Были еще мелкие столкновения.
   У нас в Сибири все было проще и сложнее одновременно. Не проходило и года, чтобы не пылали русские деревни и остроги, ежегодные ясачные сборы служилых людей нередко превращались в вооруженные столкновения, а основание русских городов выглядело как военная экспедиция в чужую страну. Тем не менее официально у нас не было никаких войн с тогдашними феодальными правителями и аборигенными князьками Сибири. Несмотря на то, что степень ожесточения доходила до предела с обеих сторон. Можно вспомнить, что, когда А. Воейков окончательно разгромил Кучума в 1598 г., он приказал казнить захваченных пленных, которые уже никакой опасности не представляли. Впрочем, и противники были тоже немилосердны, особенно к своим соплеменникам, перешедшим на сторону русских. Об этом напоминает судьба Богдана Артыбаева, который в 1648-1649 гг. вместе с русскими казаками "бился" с киргизами в Чулымской волости. Киргизы за это поймали его отца с семьей и живьем сварили в котле [8].
   Вообще, покорение Сибирского ханства, Западной Сибири во многом напоминает военную акцию по подчинению и наказанию непокорного вассала, который до этого давал присягу своему сюзерену на верность. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что большинство западносибирских городов - Тобольск, Тюмень, Березов, Сургут, Нарым, Пелым, Томск - были основаны вблизи родокняжеских центров сибирских князьков, которые до этого изъявляли покорность московскому государю, или же существовавших до этого "вольных" русских торговых городков [9].
   Несколько иной характер носило наше продвижение в Восточной Сибири. Обратите внимание, что здесь важнейшие города, такие как Енисейск, Красноярск, Иркутск, Якутск, Нерчинск основывались вне всякой связи с какими-либо поселениями аборигенов и даже подчас без специальных царских грамот, а просто в силу обстоятельств военного похода: где встретили сопротивление, там и основали русский город. Да и политическая обстановка здесь была совершенно другая. Если в Западной Сибири еще была возможность договориться с каким-то одним правителем - Едигером, Кучумом, Алтын-ханом, - то в Восточной Сибири просто не с кем было вести такие переговоры: туземное общество представляло собой калейдоскоп различных народов и племен, находившихся в постоянной борьбе друг с другом. И это уже больше походило на Северную Америку, где англичанам приходилось заключать договоры с каждым крупным племенем. В Восточной Сибири мы вступали на территорию, которая никогда даже косвенно не была подведомственной или вассальной московским князьям. Но в любом случае - и в Западной, и в Восточной Сибири - это не было чистое завоевание: продвижение русских отрядов сопровождалось движением крестьянского, промышленного, "гулящего" русского населения. В этом и заключается суть колонизационного процесса как неоднозначного, противоречивого исторического события.
   [3.4. Особенности сибирского фронтира]
   В многочисленных исследованиях отмечалась специфика освоения сибирских территорий: отсутствие крепостного права, государственная монополия на землю и природные ресурсы, особый порядок управления, специфика взаимоотношений с аборигенным населением и т. д. В рамках концепции фронтира мы попытаемся сформулировать ряд принципиальных положений, характеризующих специфику колонизации США и Сибири.
   1. Создание и заселение английских колоний на атлантическом побережье Северной Америки осуществлялось частной инициативой европейцев, прежде всего англичан, при минимальной поддержке государства, а то и в условиях противодействия его. Колонисты, постепенно обживая прибрежную территорию, продвигались на запад, выйдя к середине XIX в. на тихоокеанское побережье. Первоначальное освоение Сибири выразилось в быстром продвижении землепроходцев к Тихому океану с последующим смещением на юг в начале XVIII в., завершившимся оформлением русско-китайской границы в середине XIX в.
   Европейцы отправлялись за океан, спасаясь от политических и религиозных преследований, в надежде поправить свое материальное положение. За землепроходцами стояло феодальное государство. Оно своей мощью и ресурсами обеспечивало быстрый рывок на восток. Оно и в последующем контролировало приток населения в регион. "Вольнонародная" колонизация представляла исключение. Правительство всячески ограничивало и запрещало свободное переселение в Сибирь. Поэтому крепостное крестьянство зачастую использовало ссылку в Сибирь как способ приобретения свободы [10]. Лишь в самом конце XIX в. происходит изменение курса переселенческой политики, выразившееся в учреждении Переселенческого управления и принятии ряда законодательных актов, существенно облегчавших крестьянские переселения.
   2. Принципиально иной на колонизируемых территориях была судьба аборигенного населения. В английских колониях Северной Америки, а затем в США индейцы являлись для колонистов препятствием в развитии товарного сельского хозяйства. Поэтому они уничтожались и вытеснялись с обжитых мест ("Иначе говоря, шла непрекращающаяся скрытая или открытая война, ведущая к вытеснению и истреблению индейской расы" [11]). В результате военных действий 1754-1763 гг., "перемещения" 1830-1850-х гг. они были вытеснены со своих территорий, большей частью уничтожены или оказались в резервациях [12].
   В советской историографии взаимоотношения русского и аборигенного населения в Сибири с момента присоединения и до 1917 г. трактовались исключительно как патерналистские, а следовательно, имеющие прогрессивный характер [13]. В последнее время наблюдается другая крайность, особенно у историков-националов. "Как чудовищный каток, - восклицает Л. Р. Кызласов, - империя, подминая под себя десятки сибирских племен и народов, тысячами своих активных членов докатилась до побережья Тихого океана и, толком даже не заметив его, перевалилась в Северную Америку" [14].
   Безусловно, присоединение Сибири в конце XVI - XVII в. имело характер, как это говорилось выше, военной операции с включением "в административную систему колониального управления основных военно-политических центров туземного населения" [15]. Однако фискальные интересы (ясак) заставляли власти действовать по отношению к коренному населению "не жесточью, а лаской". "Так складывалась своеобразная система покровительства "туземцам", - замечает Н. С. Модоров. - Этого не было в практике западноевропейских колонистов. Если для Москвы туземец служил источником дохода, а поэтому подлежал охране, то для западных искателей земель и промысловых угодий туземец-дикарь был опасным конкурентом и подлежал уничтожению. Поэтому-то при освоении Северной Америки ее аборигены подверглись массовому истреблению. В Сибири все было наоборот. Численность, например, алтае-саянских народов за два века возросла более чем в шесть раз [16]. Вывод об общем росте численности всех аборигенных этносов региона в XVII-ХХ вв. делает С. Г. Скобелев [17].
   Массовые злоупотребления и произвол на местах порождали специальные распоряжения типа принятого в 1695 г. "О нечинении казней и пыток сибирским инородцам ни по каким делам без доклада государю; об охранении их от обид, налогов и притеснений". В длительной же перспективе национальная политика самодержавия вообще ко всем этносам империи преследовала цель их постепенную ассимиляцию и аккультурацию. "Россия приняла в свое великое лоно много разных племен: финнов прибалтийских, поволжских татар, сибирских тунгусов, бурят и др.; но имя, бытие и значение получила она от русского народа (т. е. человека Великой, Малой, Белой Руси). Остальные должны с ним слиться вполне: разумные, если поймут эту необходимость; великие, если соединятся с этой великой личностью; ничтожные, если вздумают удерживать свою мелкую самобытность", - писал в 1839 г. А. С. Хомяков [18].
   3. Принципиально иной, при некоторых чертах сходства, была ситуация с рабовладением. Оно получило широкое распространение на юге английских колоний в Америке, поскольку плантационная система хозяйства оказалась рентабельней при выращивании табака, хлопка, риса. Поэтому, если в 1630 г. во всех английских колониях Северной Америки на 4646 жителей приходилось 60 негров-рабов, то в 1780 г. на 2780 тыс. уже 575 тыс. человек [19]. Причем изначально и колонисты, и колониальная администрация рассматривали рабов как орудия производства, создавая законы, закрепляющие и регламентирующие рабство в самых безжалостных формах. Метрополия, если первоначально и выступала против этого элемента колониального быта, то потом отказалось от этого, исходя из соображения, что "белый человек, у которого есть раб, будет менее расположен трудиться сам; все его время будет уходить на надзор за трудом раба или же на досмотр возможной опасности, исходящей для него и его семье от раба; в случае же смерти и даже временного отсутствия хозяина его жена и дети также могут оказаться во власти негра" [20]. Официальное освобождение 4 млн. рабов последовало 1 января 1863 г.
   Определенное распространение в XVIII - первой четверти XIX вв. рабство получило на юге Западной Сибири. Типичным явлением жизни в приграничье становится работорговля. Казахи и калмыки пригоняли в города не только скот, но и "в разбое похищенных женок и детишек мужского и женского пола", в том числе и своих соплеменников. Их владельцами становились купцы, чиновники, казаки, использовавшие невольников в качестве дворовых людей, рабочих на мануфактурах, прислуги. Яркое описание "бытового" рабства на примере своей семьи, обменявшей во время голода на муку двух девочек-казашек, приводит в своих воспоминаниях Г. Н. Потанин [21]. Определенное распространение в это же время получило обращение в рабство должников из числа аборигенов региона, а с 1757 г. разрешалось местным купцам выменивать и покупать калмыков и "во мзду за окрещение оставлять крещенным в вечном услужении у покупателей христиан" [22]. По данным В. Н. Разгона, торговлей живым товаром в конце XVIII - первой четверти XIX в. занимались семипалатинские, ишимские, омские и барнаульские купцы, выполняя, в частности, многочисленные заказы чиновников Колывано-Воскресенского (Алтайского) горного округа [23]. Только 30 января 1826 г. специальным указом работорговля была вообще запрещена. Тем не менее, ее масштабы и значение на территории Сибири не идут ни в какое сравнение с американскими. В первом случае, это просто эпизод, во втором - одна из составляющих американского образа жизни, последствия которого дают себя знать до настоящего времени.
   4. Колонизация территорий США и Сибири осуществлялась в условиях рыночных отношений и начавшегося процесса перехода западной цивилизации от традиционного (патриархального) к индустриальному обществу. Вплоть до 1820 гг. они существенно не отличались друг от друга по численности населения, среди которого абсолютно преобладали сельские жители, аграрно-сырьевой направленности экономики, служившей средством обогащения метрополии. Вплоть до конца XVIII в. (завоевания независимости США) много сходного наблюдалось в политике Англии и России по отношению к подведомственным территориям. В частности, британские колонии постоянно ограничивались в экономическом развитии путем жесткой регламентации хозяйственной деятельности из-за океана: налогами и повышением таможенных пошлин в последней трети XVII в., навигационными, шерстяными, шляпными, кожаным, железным и другими актами; запретом рубить ценные породы леса; запретом на заселение "свободных" земель Запада в первой половине XVIII в.; гербовым сбором 1765 г. и т. д. Поводом для начала войны за независимость стали экономические ограничения метрополии. Тем не менее Англия постоянно способствовала развитию экономики колоний и частнопредпринимательской инициативе. После завоевания независимости перед США открылись новые перспективы. Контроль за природными ресурсами и землей перешел от короля к частному предпринимателю. Государственные земли, составлявшие к концу XVIII в. 75 % земельного фонда, межевались и делились на участки ("гомстеды"), предназначенные для передачи в частную собственность фермерам.
   Таким образом, основание колоний в Северной Америке связано с генезисом капитализма в Западной Европе. Освоение Сибири началось и происходило в условиях утверждения феодально-абсолютистского государства и осуществлялось в рамках политики "государственного феодализма".
   Государство постоянно вмешивалось не только в деятельность купечества, но и крестьянства. Так, еще в 1748 г. канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства запретила приписным крестьянам продавать хлеб "в посторонние места", а с 1750 г. ввела принудительное обложение их для снабжения хлебом своих заводов. Причем закупочные цены на хлеб устанавливались произвольно и значительно ниже рыночных, а его бесплатная доставка теми же крестьянами на заводы и рудники зачастую обходилась дороже стоимости продукта [24]. Генерал-губернатор Западной Сибири П. М. Капцевич, с целью снизить цены на хлеб и для противодействия скупщикам-монополистам, в 1820-е гг. ввел таксацию цен на зерно. Ссыльный декабрист Г. С. Батеньков замечал по этому поводу: "Генерал-губернатор Западной Сибири ставил в величайшую себе заслугу дешевую покупку в 1823 и 1824 годах хлеба в казну. Два года так покупать действительно было можно, но не долее, ибо хлеб просто взимаем был у крестьян не с торгов, но за установленные наперед цены и по раскладке, сделанной адъютантами, между тем как воспрещена была всякая частная продажа, особенно киргизам" [25].
   Монополизм вел к застою, падению производительности труда и в условиях нормальных рыночных отношений и конкуренции приводил к банкротству и развалу крупных экономических проектов, таких как горнозаводское хозяйство Кабинета его императорского величества или Российско-Американской компании (РАК). Как установил В. П. Зиновьев, "тысяча пудов серебра выплавлялась в 1770 г. силами 4 тыс. мастеровых и 25 тыс. крестьян, в 1819 г. - 17 тыс. мастеровых и 96,7 тыс. крестьян, а в 1860 г. - 20 890 мастеровых и 134 029 приписных крестьян [26]. Во второй половине 1820-х гг. содержание селения Росс обходилось РАК в среднем в 45 тыс. рублей, а от пушного промысла она получала 22 тыс. рублей [27]. Даже в начале ХХ в. государство продолжало активно вмешиваться в экономическую жизнь региона - в частности, путем учреждения Челябинского тарифного перелома на железной дороге (1901-1913 гг.), искусственно сдерживавшего вывоз сырья из Сибири. Не случайно высокопоставленный чиновник С. М. Прутченко в 1899 г. предлагал переломить эту тенденцию: "Правильное заселение Сибири и развитие ее общественной жизни невозможны только при утверждении в сей стране прав собственности на твердых началах, без чего естественные богатства служат исключительно средством удовлетворения первых потребностей переходного народонаселения и постепенно истощаются" [28].
   5. Серьезное воздействие на процесс колонизации, его масштабы, темпы и последствия оказывала транспортная инфраструктура. Казалось бы в этой сфере Сибирь имела несомненные преимущества, непосредственно примыкая к метрополии. На самом деле транспорт здесь стал сдерживающим фактором социально-экономического развития. Образно выражаясь, морские коммуникации создали современную американскую цивилизацию. "Море стало торной дорогой в большой мир", - замечает по этому поводу Д. Бурстин [29]. - Оно сплачивало и дисциплинировало колонистов, кормило их (китобойный и рыбный промыслы), помогало торговать, существенно удешевляло стоимость товара.
   Совершенно другую картину мы наблюдаем по другую сторону Тихого океана. Уже в 1620 г., опасаясь плавания иностранных судов в бассейне Карского моря, правительство издало указ о запрете морского пути в Сибирь. "Торгового и всякого звания людям" предлагалось пользоваться сухопутными дорогами через Камень [30]. Только в последней четверти XIX в. судоходство в этом районе начало делать первые робкие шаги. Основным средством транспортного освоения Сибири первоначально являлись реки. В первой половине XVII в. организуется сухопутное почтовое сообщение верховыми гонцами между Тарой, Томском и Нарымом. О специфике передвижения по этим "трассам" в документе того времени сообщается следующее: "Из Тарскова города по вестям посылают гонцов в Томский город; а ходу от Тары до Томскова города летним сухим путем Тарским уездом до Теренинской волости, лошедми, езду 2 недели; а от Теренинской волости до Томскова городу езду 2 недели ж. Да с Тары ж по вестям посылают гонцов в Нарымский острог; а езду от Тары до Нарымского уезду летним сухим путем лошадми, черными лесами, 3 недели. А гонют в Томский город и в Нарымский острог Тарские ясачные татарове. А зимним и водяным путем в Томский город и в Нарымский острог дорог нет" [31]. В первой половине XVIII в. обустраивается Московско-Сибирский тракт от Екатеринбурга до Томска, Иркутска, Кяхты. Но даже к концу этого столетия, на большем протяжении он оставался верховой тропой летом и санным путем - зимой. От него отходили ответвления на Кузнецк, Барнаул, Минусинск, Якутск.
   Природно-климатические условия региона определяли специфику функционирования транспортной сети. Навигация на реках осуществлялась с середины мая до середины октября, наиболее благоприятным для перевозок по сухопутью являлся зимний период с декабря по март. Весенняя и осенняя распутицы, при отсутствии стационарных мостов через местные реки (Иртыш, Обь, Енисей, Ангара и т. д.), вели практически к полному прекращению перевозок. И хотя скорость езды в Сибири была гораздо выше, чем в Европейской России, а курьеры проезжали расстояние в 6 тыс. верст от Петербурга до Иркутска за 21 день (285 верст в сутки) [32], транспортные издержки вели к существенному росту цены товаров и сдерживали экономическое развитие региона. Например, в середине XVII в. топоры в Тобольске оценивались в 32 коп., а в Якутске - по рублю; пуд муки в Тюмени стоил 1-2 коп., а в Енисейске уже от 10 до 20 коп., в Якутске - 30-60 коп., а в Нерчинске - от 1,5 до 4 руб. [33]. Нерентабельно было перевозить серебро из Забайкалья в Петербург; поэтому основное производство этой продукции сосредотачивалось на Алтае, а из Нерчинска сюда везли свинец, необходимый для выплавки золота. Причем расходы на транспортировку одного пуда металла возросли с 1 руб. 26 коп. в 1763-1766 гг. до 5 руб. в 1816-1819 гг. Выгодней оказалось закупать английский свинец в Петербурге, издержки на перевозку пуда его от столицы до Барнаула в 1850 г. составили 1,5 рубля [34]. К тому же значительная часть перевозок обслуживала непосредственные нужды транспортной системы. Так, во второй половине XIX в. ежегодный объем перевозок на участке тракта Томск-Иркутск составлял 5 млн. пудов. Для их обеспечения требовались десятки тысяч лошадей, на содержание которых ежегодно расходовалось около 2,5 млн. пудов овса и сена [35].
   В силу указанных обстоятельств и по техническому состоянию, и по объемам перевозок Сибирь, да и Россия в целом, существенно уступали США. Если за 1789-1807 гг. тоннаж американского торгового флота возрос с 202 до 1269 тыс. т., то в 1896 г. на всех реках Сибири плавало 172 парохода и 827 барж суммарной грузоподъемностью 50 тыс. т. [36]. Принципиально ситуация не улучшилась с началом железнодорожного строительства. В 1830 г. протяженность железнодорожной сети США составила 23 км, а в 1860 - 30 628 км [37]. Первый паровоз пришел в сибирский город Тюмень в 1885 г. Мы справедливо гордимся реализацией проекта строительства Транссиба (за 1891-1904 гг. сооружено 8180 верст основного пути), но это был мизер по сравнению с американцами.
   Итак, транспорт существенно ускорял социально-экономическое развитие США и существенно сдерживал индустриальное развитие Сибири, будь то в условиях формально-рыночной или формально-социалистической (планово-распорядительной) экономики.
   6. Процесс колонизации способствовал формированию типа "человека фронтира" в Америке и сибиряка-старожила в России, обладающих физическим и моральными качествами, отличными от менталитета метрополии и относящимися к особому социокультурному типу. Специфическими чертами его являлись индивидуализм, предприимчивость, умение рисковать, коммуникабельность, способность "быстро и с выгодой примкнуть к какой-либо группе и оставаться с ней, пока не станет ясно, оправдывает ли она возлагаемые на нее надежды" [38].
   Характерными чертами "человека фронтира" являлись относительно низкий уровень духовной культуры и религиозности. Присущ он был американцам [39]. Не в меньшей степени и сибирякам. Данное обстоятельство фиксировали многие очевидцы, современники и исследователи [40]. Отложилось оно и в фольклоре, прежде всего в пословицах и поговорках: "Я не попу молюсь, а богу", "Для земли навоз полезнее слова божьего" и т. д. [41]. Это не означало, что старожилы региона принадлежали к ленивым, лукавым, чуждым просвещения и неспособным к гражданскому устройству людям, как пытались представить их некоторые официальные публицисты, оправдывавшие правительственную политику в отношении к Сибири как к месту каторги и ссылки. Не случайно многие находили много общего в менталитете американцев и сибиряков. Например, Т. И. Тихонов в самом начале ХХ в. считал, что основной силой современной ему Сибири "является купец и промышленник, тот настоящий сибирский янки, отличающийся своею самостоятельностью и самодеятельностью, энергией и умением понимать и создавать прогресс и улучшения в родном крае" [42].
   Была и одна принципиальная разница. В Америке менталитет формировался в условиях рыночной экономики и политических свобод, поэтому "бизнесмен явился Франклином американского Запада" [43]. В Сибири это происходило в условиях "государственного феодализма" и тотального вмешательства в повседневную, прежде всего экономическую, жизнь. Данное обстоятельство вело к серьезным деформациям в психологии людей. Предприимчивость сдерживалась отсутствием спроса на производимую продукцию из-за малочисленности городского населения и отсутствия дорог. Это вело к сочетанию трудолюбия, упорства, энергичности с ленью, малоподвижностью, ограниченностью потребностей. Многочисленные свидетельства на сей счет можно свести к замечанию И. Линка о том, что в регионе "все способности русского, вся почти его деятельность, обращенная на удовлетворение первых потребностей жизни, с достижением всего необходимо нужного, внезапно превращаются в какую-то леность и беспечность" [44].
   Государственное вмешательство нейтрализовало инициативу предпринимателей. Поэтому, по мнению областников, буржуазия здесь являла случайный нарост на экономическом организме, паразитирующий и ничего не дающий для региона. Выводя обобщенный образ местного купца под именем Кондрата, Н. М. Ядринцев характеризовал его следующим образом: "Слава отечества ему представлялась по-своему. Это слава огромного лабаза во главе с чумазым, прогресс в виде грабежа, прерываемого для оживления, как революциями, злостными банкротствами, ум в наживании грошей, мужество в бесстыжих глазах, добродетель в прощении безнадежного долга, а самопожертвование и подвиг - в постройке приюта после 25-ти лет грабежа" [45].
   7. Наиболее существенные различия между анализируемыми территориями наблюдались в области образования и культуры. В 1647 г. в Массачусетсе принимается закон о создании общественных школ в поселках, насчитывающих не менее 100 домов. В 1779 г. в билле о всеобщем распространении знаний Т. Джефферсон предусматривал осуществление всеобщего начального образования; к 1830-м гг. оно должно стать бесплатным. К моменту обретения независимости здесь функционировало 8 колледжей, в 1765 г. издавалось 43 газеты. В Сибири же всеобщее начальное образование на практике было осуществлено только в 1930-е гг., первое высшее учебное заведение (Томский университет) появилось в 1888 г., имея один медицинский факультет, и даже в начале ХХ в. ежегодно выходило только 9-10 частных периодических изданий. По данным Первой всеобщей переписи населения (1897), лишь 9,6 % населения региона умело читать и писать, а доля имеющих образование выше начального не превышала 0,8 %. Еще ниже она была у аборигенного населения.
   8. Важную роль и в Сибири, и в США играл конфессиональный фактор. Имевшая статус государственной православная церковь являлась непосредственным участником фронтира. Наряду со стенами и башнями непременным атрибутом любого, даже самого незначительного по размерам, острога была церковь. Она освящала и оправдывала любые действия администрации. "При этом православие в меньшей степени, в сравнении с западным христианством, стимулировало социальный прогресс, преображение реальной жизни людей, призывая к терпению. Согласно православным нормам, считалось, что чем больше страданий претерпевает человек в земной жизни, тем он будет более ценен Богу" [46]. Переселенцев из Англии на американский континент священнослужителя не сопровождали, поскольку 99 % из них являлись протестантами, настроенными рационально и либерально. Именно эта конфессия способствовала ассимиляции и включению различных этнических групп в единую американскую нацию. Уже к 1775 г. у жителей Соединенных колоний четко проявлялось ощущение общей идентичности, которое можно назвать национальным чувством. На Первом Континентальном Конгрессе в 1774 г. один из отцов-основателей П. Генри провозгласил: "Различия между вирджинцами, пенсильванцами, ньюйоркцами и жителями Новой Англии более не существует. Я теперь не вирджинец, а американец" [47].
   9. Характерной чертой фронтира являлось его обеспечение с помощью вооруженной силы. Однако и здесь наблюдалось существенное отличие английских колоний от Сибири. Освоение Северной Америки началось как сугубо мирная акция переселения колонистов из метрополии с последующим занятием их сельскохозяйственным трудом и промыслами. Присоединение Сибири началось и продолжалось как чисто военная акция и первыми здесь появились служилые люди. Если в 1775 г. в Северной Америке (США и Канаде) находилось 8 тыс. британских военнослужащих, то в Сибири к концу XVII в. их насчитывалось около 10 тыс., а в 1724 г. только одних казаков насчитывалось более 10 тыс. человек [48].
   10. Существенно отличались и подходы метрополии к управлению колонизируемыми территориями. В Америке изначально помимо губернаторов, зачастую назначаемых из колонистов, функционировали законодательные ассамблеи. Еще в первой хартии колонии Массачусетского залива (1629) король Карл II уполномочивал ее Генеральную ассамблею издавать "все виды полезных и разумных указов, законов, статутов, а также ордонансов, постановлений и предписаний", при условии, что они "не войдут в противоречие с законами нашего Королевства Английского" [49]. Управление Сибирью всегда было жестко централизованным: Сибирский приказ, "Сибирское учреждение" 1822 г. Эта обособленность к началу ХХ в. постепенно преодолевается. Но сохранилось правовое неравенство населения региона по сравнению с центральными губерниями.
   [3.5. Сибирь и Америка: сравнивают общественные деятели]
   Теперь остановимся на вопросе о том, как оценивала российская общественно-политическая мысль процесс колонизации рассматриваемых территорий, и как она отвечала на вопрос о причинах серьезного отставания в развитии Сибири и США, четко определившегося к началу XIX века.
   Первыми высказались по этому поводу декабристы. Еще в 1920-е гг. М. К. Азадовский подметил, что многие из них (Н. В. Басаргин, Н. А. Бестужев, С. Г. Волконский, И. И. Пущин, А. Е. Розен, В. И. Штейнгель и др.) сравнивали регион с Соединенными Штатами Америки [50]. Невольные обитатели Сибири сопоставляли процессы колонизации, черты характера сибиряков и американцев, природно-климатические условия и находили много сходного. "Впоследствии мне не раз случалось слышать от тех, которые посещали Соединенные Штаты и жили там, - замечает Н. В. Басаргин, - что сибиряки имеют много сходства с американцами в своих нравах, привычках и даже образе жизни" [51]. По его мнению, в случае реализации его предложений, направленных на развитие производительного и культурного потенциала территории, Сибирь "мало бы уступала Американским Штатам в быстрых успехах того материального и политического значения, которые так изумительны в этой юной республике, и в отношении достижений и прав человека (я разумею здесь вопрос о невольничестве) превзошли бы ее" [52].
   Дальше него пошел И. И. Пущин, теоретически поставивший вопрос о возможности и необходимости отделения региона от России. В письме к Е. А. Энгельгарту от 5 марта 1845 г. он заявляет: "Я не иначе смотрю на Сибирь, как на Американские Штаты. Она могла бы тот час отделиться от метрополии и ни в чем не нуждалась бы - богатая всеми дарами царств природы. Измените несколько постановления, все пойдет улучшаться" [53]. В свою очередь А. О. Корнилович в записке "О развитии торговли и поднятии культуры в Восточной Сибири" (1830) применительно к современной ему ситуации предлагал, по словам Л. Н. Оганян, "установить сношения между Охотском и Северо-Американскими Соединенными Штатами ("новыми республиками"). Это будет способствовать созданию новых отраслей промышленности" [54].
   Законченную концепцию колонизации и ее роли в истории человечества предложил уже в 1870-1880-е гг. Д. И. Завалишин. В серии публикаций: "Письма о Сибири" (1864-1865), "Кто настоящие полезные колонизаторы" (1881), "Трехсотлетие присоединения Сибири к России" (1881), "Сибирь и Канада" (1882), "Природа и человек в деле колонизации" (Письмо о сибирском хозяйстве) (1882) и др. он рассматривал колонизацию как заселение и освоение пустующих земель, создание поселений на них за счет массовой миграции за пределы государства-метрополии, будь то греческие колонии VIII-VI вв. до н. э., США, Канада или Сибирь. Любую колонию характеризуют, по Завалишину, следующие параметры:
   1. "Они представляли запас территории для избытка населения".
   2. В случае войны доставляли морским силам выгодную точку опоры для действий "против неприятеля и особенно средств вредить его торговле".
   3. "Доставляли метрополии сырые произведения, служили ей обеспечением и непрерывно расширяющимся рынком для сбыта мануфактурных произведений метрополии".
   4. Являлись удобным полем для усиленной деятельности тем характерам, которые ищут себе простора и за пониманием возможности для правильной деятельности в метрополии могут принять в ней вредное и разрушительное направление [55].
   С этих позиций Сибирь представляла типичную колонию, отличие и достоинство которой в сравнении с Америкой сводятся к тому, что "она не разобщена с метрополией и находится в непосредственном соединении с нею". Данное обстоятельство в дальнейшем будет способствовать взаимному развитию региона и России. Но в целом "метрополия не выполнила своей цивилизующей роли по отношению к колонии" [56].
   В связи с освоением низовьев Амура по инициативе восточно-сибирского генерал-губернатора Н. Н. Муравьева-Амурского появилась известная статья А. И. Герцена в "Колоколе" (декабрь 1858). В ней автор придавал огромное значение амурскому вопросу и считал принципиально возможным и необходимым сближение России и США в обозримом будущем. Характерно, что подобную же позицию разделяли и по другую сторону Тихого океана. В частности, американский журналист Чарльз Г. Лиленд высказывался в подобном же духе [57].
   Во второй половине XIX в. исследование изучаемой проблемы продолжили сибирские областники, представители местной интеллигенции Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев, С. С. Шашков, А. В. Адрианов, М. В. Загоскин, В. И. Вагин, П. В. Вологодский, И. И. Серебренников, Н. Н. Козьмин, К. В. Дубровский и др. Активно сотрудничали с ними ссыльные народники С. П. Швецов, Д. А. Клеменц, И. И. Попов, В. А. Караулов и профессора томских вузов М. Н. Боголепов, И. А. Малиновский, М. Н. Соболев, В. А. Обручев, Н. Я. Новомбергский.
   Основу областнической концепции составило положение о Сибири-колонии и интерпретация процесса ее освоения (колонизации). Изучая прошлое региона, сторонники движения пытались ответить на вопрос о причинах серьезного отставания Сибири в сравнении с США. Причем информацию о последних они черпали не только из литературы и периодической печати. В 1893 г. на всемирной выставке в Чикаго побывал Н. М. Ядринцев, сообщивший о своих впечатлениях следующее: "Америка меня поразила, это Сибирь через тысячу лет, точно я вижу будущее человечества и Родины… Представьте мои чувства… Сердце замирает, и боль и тоска за нашу Родину. Боже мой! Будет ли она такой цветущей". Он же призывал провести сравнение "нашей сибирской пустыни-колонии с развивающейся и расцветающей американской колонией" [58].
   В период оформления движения основные программные положения его формулируются в рукописных прокламациях "Патриотам Сибири" и "Сибирским патриотам", написанных в первой половине 1863 г. в Петербурге. С большой долей вероятности можно утверждать, что воззвание "Сибирским патриотам" составил иркутянин С. С. Попов. Второе возникло после редактирования, сокращения и переработки текста первого Н. М. Ядринцевым и С. С. Шашковым.
   Оба документа содержат ссылки на историю и современное состояние США. В прокламации "Сибирским патриотам" подчеркивается: "Отдаленность Сибири и ее географическое положение ясно указывают на необходимость ее самостоятельности. Тогда только пойдет она вперед с американской быстротою". Далее содержится аргументация необходимости отделения и называются возможные союзники: "Нам могут возразить, что мы тоже русские, как мы можем составить отдельное государство? Но ведь и американцы те же англичане, мексиканцы те же испанцы, бразильцы те же португальцы. Единство языка и веры не служат препятствием к разъединению одного и того же народа на разные государства… Нам могут возразить, что в Сибири только 4000 000 населения и что поэтому невозможно завоевать свою самостоятельность. Но Северная Америка при ее отделении имела также 2500 000 жителей и у северных американцев, кроме того, не было денег и они заменили их ассигнациями, чуть было не погубившими их дела в самом начале. У нас же вдоволь золота и серебра, на которые мы можем закупить оружие и вести войну. Мы можем призвать на помощь тех же американцев, уступив им, напр[имер], земли Российско-американской компании". В заключение сибирякам напоминали, что их "независимость, как независимость Соединенных Штатов Америки", сыграет большую роль в истории человечества и формулировался лозунг: "Да здравствует республика сибирских соединенных штатов!" [59].
   В более краткой по объему листовке "Патриотам Сибири" по изучаемому вопросу содержится следующий пассаж: "Демократический состав общества особенно благоприятствует Сибири создать республику состоящую из штатов, подобно Америке. Понятно, что она может достигнуть своей самостоятельности только восстанием и войной за независимость" [60]. Комментируя вышесказанное, Н. М. Ядринцев в 1894 г. заметил: "Что касается мечтаний и параллелей, что Сибирь когда-нибудь должна быть Американскими Соединенными Штатами, то эти мысли были высказаны по поводу чтения истории колоний и их отделения ввиду несправедливости метрополии. Об этом говорилось как о факте отдаленного будущего" [61]. Николай Михайлович был не совсем прав, пытаясь свести взгляды ранних областников к романтическим мечтаниям. Что это было не так, свидетельствует фрагмент из письма Г. Н. Потанина к Н. С. Щукину (январь 1862 г.). "Теперь нам нужны Джефферсоны, Франклины. А Вы мечтаете о сибирском Тургеневе, Гончарове, - выговаривал он своему корреспонденту и подчеркивал, - Под местными интересами я разумею… автономию провинции. Мы хотим жить и развиваться самостоятельно, иметь свои нравы и законы, читать и писать, что нам хочется, а не что прикажут из России, воспитывать детей по своему желанию, по-своему собирать налоги и тратить их только на себя же" [62].
   В 1870-1890-е гг. сторонники анализируемого движения занялись серьезным научным исследованием Сибири, обобщением трехсотлетнего опыта освоения региона, соотношением его с тем, что происходило на американском континенте. Прежде всего они констатируют крах собственных надежд относительно достижения территорией американских темпов социально-экономического развития. Н. М. Ядринцев в 1883 г. следующим образом охарактеризовал произошедшую трансформацию на примере А. П. Щапова: "Мы видим, как в академии [Казанской духовной, где он учился. - Авт.] - Щапов разделяет детские надежды и планы своих товарищей: "Сибирь - это будущая Америка! Мечтает он: ей сулит история великое будущее". Жизнь показала, какая это Америка" [63]. С. С. Шашков в связи с этим сделал предположение: "Не ближе ли Сибирь по своему характеру к срединному Китаю, чем к далекой Америке, с которой ее сравнивает сибирский либерал" [64].
   А дальше начинается поиск причин, обусловивших отставание региона. Областники фиксируют складывание на востоке империи под воздействием природно-климатических условий и контактов с аборигенами нового этнографического типа населения (русско-сибирского) [65]. При этом, как отметил Н. М. Ядринцев, сибиряк "считает себя русским, а на русского поселенца смотрит как на совершенно чужого ему человека и сомневается в его русской национальности" [66]. Но в отличие от американских колонистов местное население "еще не выработало никаких резко-определенных, традиционно-исторических умственных и общественных настроений, никакого резко-определенного оппозиционного умонастроения" [67].
   Наличие таких качеств как предприимчивость, индивидуализм, самостоятельность, отсутствие в Сибири крепостного права, не превратили местного колониста в американца. "Таким образом, - констатирует в 1875 г. Н. М. Ядринцев, - три крупных факта нам приходится отмечать в жизни сибирского населения: перерождение народности, с потерею многих прежних качеств и с приобретением новых; упадок культуры, отсталость Востока в умственной и общественной жизни; полный застой и преобладание эгоистически-индивидуальных интересов над общественными. Ум, энергия, практическое воззрение на жизнь, отвага и предприимчивость сибиряка, воспитанные в нем суровыми уроками тяжелой колонизационной деятельности, так и застыли в своих первоначальных грубых формах" [68]. Ему вторит С. С. Шашков: "В сибирском обществе слишком развились хищнические наклонности. Все, что ехало в Сибирь, ехало сюда с целью нажиться. Мужик обирал и закабалял инородца, купец мужика, подъячий купца, воевода всех. А гуманизирующих, облагораживающих влияний до последнего времени не было и в продолжение трех веков поколения рождались и вырастали в узких заботах о куске хлеба и в привычках хищничества, несколько сдерживаемых только страхом" [69]. Подобные оценки были доведены до гротеска ссыльным народником И. Г. Прыжовым. "Сибирское население слишком часто, если не вообще, - тупое и озлобленное: "Едят друг друга и тем сыты бывают", - заметил он в 1882 г. [70].
   В силу указанных обстоятельств в регионе не произошло консолидации общества. "К сожалению, - констатирует А. П. Щапов, - в Сибири слабо развит дух общественности" [71]. Местное общество еще не способно к социальному самоустройству. Он видит причину этого в незавершенности оформления гражданского самосознания: здесь "только что начинается общественная культура" [72]. Ему вторит Н. М. Ядринцев: "При господстве эгоистических, кулачески-приобретательских и семейно-родовых интересов, в сибирских городских обществах крайне недостаточно было развитие общественной солидарности, социального общежития" [73].
   Сложившаяся ситуация объяснялась спецификой колонизации Сибири. По мнению областников, она первоначально осуществлялась исключительно народными массами, ее наиболее предприимчивыми и вольнолюбивыми элементами. При этом народ стремился освободиться от крепостничества и развиваться свободно. "Община Ермака указала дорогу переселенцам. Народ кинулся толпами в новую землю, как убежище от разных притеснений в царствование Иоанна Грозного, впоследствии - от невыносимых немецких реформ Петра. Народ бежал, чтобы избавиться от притеснения воевод, от официальной приписки к городам, от тяжелой подати и бюрократизма. Раскольники шли сохранить свою веру в скитах, промышленники - добыть мехов, торговцы - свободно торговать с сибирскими инородцами. Эти побуждения, руководившие народом, показывают самобытное народное стремление и чисто народный взгляд на Сибирь как на страну, где должны развиваться самобытно и свободно народно-славянские силы", - указывал Н. М. Ядринцев [74].
   Вольнонародная колонизация в сочетании с природными ресурсами Сибири заложили прочную основу быстрого ее развития по американскому образцу. Однако феодально-абсолютистское государство радикально изменило ситуацию, запретив свободное переселение и заменив его ссылкой. Отсюда и печальные последствия, в том числе и отставание в темпах и результатах освоения новых территорий. "Наиболее проницательная государственная мудрость должна убедиться, в конце концов, - делает вывод все тот же автор, - что в руках ее находится только один механизм парового клапана, отпускающего или задерживающего народную силу, но никоим образом она не должна отождествлять себя с действием пара. К сожалению, эти ошибки и заблуждения повторяются доселе, мешая свободному развитию народных сил и исторической творческой их деятельности" [75]. "Поэтому сибиряку, как человеку новому и как человеку русскому, не отличающемуся энергией и настойчивостью англичанина, немца или американца, нужно дать полную свободу в развитии его экономических сил и в умственном образовании", - резюмирует союзник областников Н. В. Шелгунов [76]. Несколько позднее туже мысль лапидарно сформулировал Н. М. Ядринцев: "Народный труд в деле колонизации, в области его самодеятельности и творчества, не должен быть стесняем, а предоставлен до известной степени самому себе" [77]. В докладе на торжественном заседании Общества для содействия русской промышленности и торговли 6 декабря 1882 г. по случаю трехсотлетнего юбилея присоединения Сибири он еще раз обратил внимание собравшихся на эту проблему: "Если нашей колонизации на Востоке будут открыты свободные пути, если мы положимся на смысл нашего народа, - он довершит свою историческую работу" [78].
   По мнению сторонников рассматриваемого движения и через триста лет после похода Ермака Сибирь продолжает оставаться колонией, которая только начала переходить от преимущественного занятия населения сельским хозяйством "к промышленности заводской и мануфактурной". Н. М. Ядринцев и С. С. Шашков констатировали очень низкий уровень развития производительных сил, их феодальный характер [79]. Так, С. С. Шашков отмечал: "Со времен Сибирякова и Салтакова сибирское общество приобрело внешний лоск, тузы сделались либералами, но сущность дел не изменилась и там, где при Трескине орудовали мясники, лабазники, полудикие Салтаковы, потом продолжили их деятельность откупщики, золотопромышленники, водочные заводчики и т. д." [80].
   Будущее процветание Сибири областники связывали исключительно с общиной. Она, кстати, сыграла важную роль в колонизации Северной Америки и формировании американской нации. "Еще задолго до того, как появились правительственные органы, - замечает по этому поводу Д. Бурстин, - здесь сложились общины, чтобы заботиться об общественных нуждах, либо заставлять выполнять общественный долг" [81]. Но здесь община регулировала отношения между колонистами на свободных землях на принципах большинства, превращаясь, по определению Д. Бурстина в заявочный клуб в условиях фактического отсутствия государственного регулирования, культивируя таким образом примитивное равенство [82].
   По мнению же Г. Н. Потанина в процессе первоначального освоения региона преобладал индивидуализм, община, типичная для крестьян Европейской России растворилась, исчезла, поскольку "леса давали большой простор для индивидуальной жизни; жизнь зверолова не есть социальная; какой-нибудь устюжанин, живущий на р. Лосихе целые десятки лет, был человеком, совершенно освободившимся от уз общины". Лишь в середине XIX в. община начинает возрождаться [83]. Интенсификации процесса способствовало установление государственной собственности на землю, чего не было в XVII в. "Тут важная разница между сибирск[ой] колонизацией и американской, - замечает Потанин в письме Н. М. Ядринцеву (июнь 1872 г.). - Там (в Сев[ерной] Ам[ерике]) земля была объявлена или собственностью папы или государства; в Сибири же этого не было. Народ колонизовал [страну] на доисторический манер" [84]. В отличие от него иркутские областники считали общинное землевладение в Сибири явлением повсеместным [85].
   Так или иначе, будущее региона и России Г. Н. Потанин и его единомышленники в 1870-1890-е гг. связывали с крестьянской поземельной общиной, считая возможным с ее помощью перепрыгнуть через капитализм. "Вот, собственно, вопрос в чем, - писал идеолог областничества в 1872 г., - стоит ли остановиться на реорганизации патриархальной общины или махнуть рукой, предоставить ее дезорганизации, отдать ее в жертву капиталу и уповать, что у нас хватит силы на развалинах устроить совершеннейшую общину? Что последнее возможно, т. е. устройство общины там, где и традиций о ней нет, я верю, иначе надо было бы иметь слишком пессимистические взгляды на будущее европейской цивилизации. Но не понимаю, почему мы должны проходить непременно тот же путь с Европой? Почему старый кирпич не может пригодиться в новом здании?... Я так думаю, что этот кирпич можно рекомендовать вставить в алюминиевый дворец" [86]. Данное высказывание можно считать парафразом статьи А. И. Герцена "Русские немцы и немецкие русские" (1859), автор которой ставил ту же проблему: "И вопрос не в том, догнали ли мы Запад или нет, а в том, следует ли его догонять по длинному шоссе, когда мы можем пуститься прямее. Нам кажется, что, пройдя западной дрессировкой, подкованные ею, мы можем стать на свои ноги, и вместо того, чтобы твердить чужые зады и прилаживать стоптанные сапоги, нам следует подумать, нет ли в народном характере нашем, в нашей мысли, в нашем художестве чего-нибудь такого, что может иметь притязание на общественное устройство, несравненно высшее западного. Хорошие ученики часто переводятся через класс" [87]. Таким образом, светлое (алюминиевое) будущее областники предлагали достичь, используя патриархальную крестьянскую общину.
   Поэтому они выступали за развитие и консервацию общины [88]. Ее союзником должны были выступать артели, кооперативные объединения. "Если бы на первый раз удачно распространились бы хоть такие общественные учреждения, как ссудо-сберегательные товарищества, кооперативные общества или артели и т. п., - резюмировал А. П. Щапов, - то, повторяем, уже и они могли бы быть первыми практическим органами воспитания в сибирском народе духа общественности, социального смысла" [89].
   Таким образом, дальнейшее развитие Сибири в плане преодоления отсталости и колониального статуса сторонники областнического движения видели в духе народнической парадигмы совершенствования "истинно-народных форм жизни" - общины, кустарных промыслов, артели и кооперации. Поэтому у них к концу XIX в. полностью утрачивается интерес к американскому опыту колонизации, экономические успехи США фиксируются, но не выявляются их предпосылки, поскольку они уходили корнями в рыночные отношения. Но при этом варианте эволюции в регионе не происходило формирования элементов гражданского общества и его носителей. Поэтому в начале ХХ в. ссыльный социал-демократ Н. В. Соколов констатировал: "Сибирь - "демократическая" страна, но в условном смысле. Не в силу, так сказать, присущего ей свободолюбия или иных идеологических и психологических предпосылок, а в силу слабой еще дифференциации ее хозяйственных отношений, в силу недостаточно расслоившегося ее общественного разделения труда" [90].
   [3.6. Экономическая основа]
   В силу данного обстоятельства встает вопрос о выявлении специфических черт развития экономики Сибири и США колониального периода. Конечно, их трудно сравнивать - слишком уж различны некоторые основополагающие параметры. Однако благодаря публикации таможенных книг сибирских городов XVII в. мы имеем возможность кое-что сказать по этому поводу. Большинство их относится к периоду 1672-1674 гг., что дает возможность осуществления типологических сравнений. Именно единство типологического ряда сравнений позволяет сделать некоторые наблюдения применительно к истории сибирской и американской торговли.
   Но прежде следует указать на принципиальную разницу в геоэкономическом положении Сибири и Америки. Последней сам бог велел заняться прибыльной морской торговлей. Когда же американцы вышли на Тихоокеанское побережье, они сразу наладили каботажное плавание, а затем дошла очередь и до установления торговых связей с азиатскими странами. При этом нельзя сказать, что иностранные купцы по сравнению с местными имели какие-либо льготы; американцы с самого начала установили торговлю с ними на паритетных началах.
   Принципиально иначе выглядели внешнеторговые возможности Сибири. Они выходили только на Китай и Монголию, страны, которые в промышленном отношении находились на одном уровне с Россией, а может быть, и еще ниже. Главными экспортными товарами являлись скот и ткани. Но Китай долгое время проводил политику "закрытых дверей", мешавшую интенсификации торговых операций. При этом русское правительство весь XVII и XVIII вв. проводило политику уступок по отношению к Китаю. Если почитать описания кяхтинской торговли, рапорты начальников дозоров пограничной линии, то становится совершенно ясно, что лозунг "русский с китайцем братья навек" родился задолго до Советской власти. Корпорация "бухарских купцов", действовавшая в Сибири с XVII в., имела с самого начала такие привилегии, каких не было у их русских коллег.
   Первое, в чем заключается общность, и одновременно - существенное различие, сибирского и американского рынков того времени - это хлеб. Он производился в любой европейской колонии с момента ее освоения. В Америке его сначала выращивали для себя, затем для Англии-родины, которая всегда нуждалась в хлебе, а потом и для Европы. В Сибири, кроме агротехники, все было по-другому. Вся крестьянская запашка делилась на две части - десятинную и собиную пашню. На десятинной пашне урожай шел государству бесплатно. На собиной - крестьянин работал на себя и был хозяином урожая. Только с 1670-х гг. собственная пашня стала преобладать над государственной. Последняя была выгодна государству, но крестьянство боролось против десятинной пашни.
   Судить о свободном хлебном рынке того времени затруднительно. Мы можем говорить о казенных закупках хлеба, но его купля-продажа между частными лицами для нас находится в тени. Дело в том, что таможенные книги сибирских городов, фиксировавшие каждую торговую сделку и привоз товаров, почти молчат об операциях с хлебом. Мы знаем, что первые партии его уже в 1620-х гг. появились на рынке Верхотурья. А затем и в других городах региона. Но есть таможенные книги (например, Томска), где вообще ни разу на протяжении нескольких лет нет упоминаний о сделках с хлебом. Положение фантастическое - как будто город с населением в несколько тысяч человек мог прожить хотя бы один день без хлеба! Возможно, существовали какие-то отдельные таможенные хлебные книги, но они пока не обнаружены.
   Кроме того, в Сибири, в отличие от Америки, хлеб был "заперт" в регионе. Даже в XVIII в., когда Россия начинает хлебную "интервенцию" рынков Западной Европы, сибирский хлеб не являлся товаром на рынке общероссийском, а в начале ХХ в. Челябинский тарифный перелом надолго закрыл ему путь в Европу и Европейскую Россию. Поэтому в Америке торговля хлебом стала двигателем экономики, а у нас в Сибири ее роль ограничивалась пределами региона.
   Еще один товар, общий для изучаемых территорий, - пушнина. Однако ее значение в Новом Свете было далеко не таким, как в России. Там не было государственной монополии на "мягкое золото", пушнина была просто товаром, одним из многих. Сибирская же пушнина являлась для государства своеобразной валютой при отсутствии собственных месторождений драгоценных металлов. Утайка от казны "мягкой рухляди" была в России тягчайшим уголовным преступлением, наряду с оскорблением царского достоинства. Частная торговля ею существовала, но находилась под бдительным государственным надзором, как скупка и продажа золота при Советской власти. Поэтому "мягкое золото" не сыграло в экономике Сибири XVII в. той роли, как в американской колониальной торговле, так же как хлопок и табак.
   Не получила распространения в Сибири, в отличие от Америки, работорговля (хотя, как указывалось выше, ее проявления имели место), поскольку официальная политика государства ее не приветствовала. Более того, каждый инородец, пожелавший креститься, становился свободным человеком. Покупка русскими людьми ясыря была возможна по двум причинам. Во-первых, хотя рабство у нас официально запрещалось, всё-таки продажа крепостных получила широкое распространение. Во-вторых, захват ясыря был давней казачьей традицией, и правительство с ней в течение всего XVII в. ничего сделать не могло. Ему оставалось лишь закрыть глаза на рассматриваемое явление. Наличие ясырей - рабов или холопов - в хозяйствах сибирских служилых людей считалось обычным делом, и его нельзя рассматривать как институт рабства в американском варианте. Ясырь чаще всего использовался в домашнем хозяйстве или же как рабочая сила на заимках и пашнях. Конечно, эти дворовые могли воспринимать свое положение почти как рабство [91]. Но между положением американских негров на плантациях и ясырей в хозяйствах служилых людей существовала громадная разница.
   Многие мальчики-"инородцы" из ясырей становились потом полноправными членами русской общины, занимая порой высокое положение. Таким, например, стал томский сын боярский родом из киргизов Айдар Матвеев, начинавший службу в ясырях у сына боярского, поляка Матиаса Хозинского [92]. Женщины-невольницы становились в русских семьях матерями казачьих детей, которые верстались в места своих отцов. Конечно, положение ясырей не надо идеализировать, но положение многих "инородцев", ставших ими, могло быть еще хуже.
   Общим моментом истории Сибири и Северной Америки является и золотая лихорадка, протекавшая примерно в одно и тоже время. Один и тот же азарт, одна и та же погоня за золотом, одни и те же бесшабашные загулы золотоискателей - но какова разница в конечном результате! Впервые на это обстоятельство обратил внимание В. А. Ламин [93]. В Америке эта погоня за золотом послужила мощным импульсом для развития экономики, освоению новых районов; у нас кроме пьяного разгула, пары-другой построенных церквей, набитых петербургских сейфов, разжиревших чиновников, ничего не случилось. Как говорил один "златоуст" нашей эпохи, хотели как лучше, а получилось как всегда.
   [3.7. Новая земля - новый народ]
   Есть еще одна существенная деталь, не отличная, а объединяющая сибирский и американский фронтиры. При преобладании в них русских и англичан процесс освоения новых территорий являлся интернациональным по своей сути. Для нас долгое время понятие "колонизация Сибири" связывалось только с русским этносом. Поэтому, помимо других причин, просто и не могло возникнуть сомнения в русском характере колонизации, ментальность сибиряка напрямую отождествлялась с русским национальным характером. Однако сегодня приходит понимание того, что для XVII века - как, впрочем, и других эпох - нужно различать разные потоки переселенцев и национально-этнический состав каждого из них. Если в отношении крестьянских миграций не возникает особых сомнений в их великорусском характере, то в отношении служилой, казачьей колонизации, которая до конца XVII в. была преобладающей, такие сомнения возникают. Так, по данным Н. И. Никитина, "литовский" список, упоминавшийся выше, только в трех западносибирских городах (Тобольск, Тюмень и Тара) составлял от 12,5 до 19,5 % от общей численности гарнизонов [94]. И это не считая других "литвы" и "немцев", которые находились на государевой службе в других городах, но в которых не было особых "литовских" или "черкасских" списков.
   Можно сказать, что на основе детального анализа источников одним из авторов монографии выявлены в общей сложности конкретные биографии 246 белорусов и 226 немцев на русской казачьей службе в Сибири [95]. И это не считая собственно этнических поляков, французов, голландцев, англичан, шотландцев, венгров, греков, молдаван, шведов, испанцев и даже одного "африканского арапа"! Надо сказать, что именно служилая колонизация была самой активной и яркой силой в присоединении и освоении Сибири XVII века, и это обстоятельство должно было как-то отразиться на формировании сибирского характера.
   Проблема фронтира в истории Сибири и Северной Америки, безусловно, имеет научное значение. Но в последнее время, с каждым годом высвечивается ее общественное, социокультурное значение. Можно не любить американцев, но есть одна черта, которая нас с ними роднит и отличает от народов Старого Света. Американцы "сами себя сделали": им никто не подарил историю, менталитет, культуру и демократию. До всего этого они дошли сами, своим опытом, ошибками и победами. Бывшие фермеры и скотоводы, моряки и плотники сами придумали Декларацию Независимости, сами написали Конституцию, которая не меняется уже более 200 лет, сами сделали массу технических открытий - в общем, все сами, - и поэтому они, естественно, считают себя первыми на Земле.
   В Старом Свете почти все народы, прежде всего французы и итальянцы, ведут свою летопись от великой Римской империи, которая оставила неизгладимый след в мировой культуре. Несмотря на самодурство императоров, развращенность патрициата, дармоедство плебса, интриги и мятежи, у Рима было чему учиться. У европейских народов имелся великий пример и великий импульс, чтобы идти дальше.
   У нас было все по-другому. Мы вышли на мировую сцену намного позже многих европейских народов, что дает некоторым историкам повод называть нас "догоняющей" цивилизацией. И шли мы своим путем. Нашим учителем вроде бы также была Римская империя, но не Западная, а Восточная, Византийская, в которой все достижения и доблести прежней империи были уже позади. Поэтому мы взяли у нее православие и некоторые премудрости политики, которые недаром называются "византийскими". С востока, из Азии взять тогда было вообще нечего, поскольку с "младенчества" воспринимали это направление через призму постоянного вторжения диких кочевых орд. Мы стремились на запад, но нас тогда - как, впрочем и сейчас - не пустили. Идея славянского единства, которой бредили политики в XIX веке, еще не успела родиться, ибо каждый владыка тащил это лоскутное одеяло на свою сторону.
   И распад Киевской державы совершился сам собой, еще до татаро-монголов. Еще до их вторжения наиболее деятельная часть славянского населения стала мигрировать на северо-восток. Осваивая новые просторы, они выработали свой характер, свою историю и политику - все, что впоследствии назовется "великорусским". И это было принципиально новое явление. Здесь нам пришлось начинать все заново, все на пустом месте. Москве в XIII-XIV вв. было не до геополитических амбиций - ее главной задачей было выжить. Московские смерд-пахарь и князь в чем-то были похожи; им обоим приходилось думать не столько о "деликатесах", сколько просто о еде. В этом мы сродни американцам, первоначально простым, порой грубоватым и невежественным людям, создавшим свою нацию и государство. Но в Америке эти простые люди были и "внизу" и "наверху"; у нас - только "внизу". Этот "народный" характер нашего молодого этноса привел к тому, что уже с XV века мы стали Русским государством, в то время как у восточных славян, оставшихся на западе, была иная судьба. Причем различия коснулись не только религии и культуры, они сильно отразились на характере населения, его образе жизни и хозяйственной деятельности. Но с Ивана Грозного это "единство" пахаря-народа и "пахаря"-князя закончилось. Историки уже несколько столетий ищут причины Смутного времени. Все предложенные гипотезы можно свести к двум положениям, которые применимы и для Западной Европы того времени.
   Первое заключается в том, что правящая элита должна постоянно обновляться, реагировать на глобальные проблемы. Время правящей династии Ивана Калиты в XVI в. закончилось. Она не смогла трансформироваться и должна была уйти со сцены. К сожалению, ни одна из правящих элит не отличается чувством исторической соразмерности, и народу приходится оттаскивать ее от кормушки власти посредством революций.
   И, во-вторых, русское общество того времени жадно требовало перемен. Оно уж хотело иметь "государя"-царя, а не царя-"холоповладельца", но власть не могла отказаться от своих привычек. Рождение этой идеи было почти революционным и практически означало то же, что и рождение на Западе идеи о конституционной монархии. Грянуло Смутное время, которое, скорее, погубило все новое. К власти пришла новая династия Романовых, которая не сразу поняла, чего хочет от нее общество. Да и само общество далеко не все было готово принять новые идеи, желание жить "по-новому". Снова начинается попятное движение. Назрела необходимость перевода государства на европейские рельсы. России грозило новое Смутное время, но появился Петр Великий.
   Однако "революция" началась не в Европейской России, хотя бунты и мятежи "гуляли" по ней. Наиболее активная часть народа, не желавшая мириться с существующими порядками, начинает уходить в Сибирь. Как английская колонизация Америки предшествует Английской революции, так и колонизация Сибири начинается задолго до петровской "революции". В этом плане продвижение за Урал можно рассматривать как попытку русского человека вырваться из косного мира прежнего московского бытия. Если появление его и основание первых городов еще можно рассматривать только как завоевание и присоединение новых территорий, то с 1620-х гг. заселение региона русским населением приобретает совершенно иной характер. Совершается тихая "эволюция" русского человека, который по многим параметрам, меняется в том же направлении, что и законопослушный англичанин, который превращается сначала в американца, а затем уже в янки.
   Конечно, сибиряки тогда не были Джефферсонами, но как много дали они России в то время, когда она нуждалась в реформах! Самое главное достижение заключалось в том, что на сибирской земле было создано общество без крепостного права. То, о чем грезила "трудовая", простая Россия еще 200 лет, сибирское общество получило в XVII веке. Сибирь стала своеобразной отдушиной, которая спасла все лучшее в русском народе от тлетворного гниения крепостничества. Сибирь, где все хозяйство держалось на свободном труде крестьян, продемонстрировало крепостной России альтернативный путь развития. Причем все это было сделано удивительно быстро, если учесть то, что надо было не только пахать, но и присоединять новые земли: к концу XVII в. регион уже обеспечивал себя не только хлебом, но хозяйственным инвентарем. К таким же примерно результатам подошли к концу этого века и английские колонии в Америке. Но дальше наши дороги разошлись, и чем ближе подступал новый век, тем заметнее становилось различие путей Сибири и Америки. Сибири пришлось заплатить за необходимые петровские реформы, как она и ныне нефтью и газом оплачивает очередной этап российского реформирования.


  [1] Водарский Я. Е. Численность русского населения Сибири в XVII-XVIII вв. // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М., 1973. С. 194-213. Подсчет наш.
  [2] Окладная книга Сибири 1630 г. Комментарии // Русское население Сибири эпохи феодализма. Новосибирск, 2003. С. 14-16.
  [3] Соколовский И.Р. Пелым - малый сибирский город XVII в. // Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып.4. Тюмень, Пелым. Новосибирск, 2001. С. 77-96; Он же. Кетский острог в 1628-1698 годах // Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып. 5. Тобольск, Кетск. Новосибирск, 2003. С. 174-181.
  [4] Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское проклятье. Обрекает ли российская география судьбу рыночных реформ на неудачу? // ЭКО. 2004. № 5. С. 85, 86, 92.
  [5] Смирнягин Л. В. Районы США: портрет современной Америки. М., 1989. С. 362.
  [6] Резун Д. Я. Родословная сибирских фамилий: история Сибири в биографиях и родословных. Новосибирск, 1993. С. 114.
  [7] Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVII века. М., 1972. С. 18.
  [8] Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского Приказа. М., 1898. С. 110.
  [9] Резун Д. Я. К истории "поставления" городов и острогов в Сибири // Сибирские города XVII - начала ХХ века. Новосибирск, 1981. С. 56.
  [10] Зиновьев В. П. "И в Сибири также солнце светит и здесь народ живет…" (Бытовые письма как источник по социальной истории Сибири) // Проблемы историографии, источниковедения и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории. Тезисы докладов IV региональной научно-практической конференции. Омск, 2000. С. 93-84.
  [11] История США, М., 1983. Т. 1. С. 79.
  [12] Североамериканские индейцы. М., 1978. С. 310.
  [13] История Сибири. Учебное пособие. Томск, 1987. С. 445.
  [14] Кызласов Л. Р. О присоединении Хакасии к России. Абакан-Москва, 1996. С. 55.
  [15] Головнев А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. Екатеринбург, 1995 С. 90.
  [16] Модоров Н. С. Роль России в исторических судьбах населения Горного Алтая // Горный Алтай - Россия 240 лет. Горно-Алтайск, 1996. С. 67.
  [17] Скобелев С. Г. Демография коренных народов Сибири в XVII-ХХ вв.: колебания численности и их причины. Учебное пособие. Новосибирск, 1998. С. 47-48.
  [18] Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1998. С. 102.
  [19] История США. Т. 1. С. 68.
  [20] Бурстин Д. Американцы: колониальный опыт. М., 1993. С. 105.
  [21] Потанин Г. Н. Воспоминания // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1983. Т. 6. С. 36.
  [22] Шашков С. С. Исторические этюды. СПб., 1872. С. 143.
  [23] Разгон В. Н. Сибирское купечество в XVIII - первой половине XIX в. Барнаул, 1999. С. 620.
  [24] Соболева Т. Н., Разгон В. Н. Очерки истории кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина XVIII - первая половина XIX в.). Управление и обслуживание. Барнаул, 1997. С. 161.
  [25] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951. С. 183-184.
  [26] Зиновьев В. П. Сибирь в экономике России XVIII - начала ХХ вв. // Сибирь в составе России XIX - начала ХХ вв. Томск, 1999. С. 15.
  [27] Болховитинов Н. Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски 1834-1867. М., 1990. С. 40.
  [28] Прутченко С. М. Сибирские окраины. Историко-юридические очерки. СПб., 1899. С. 371.
  [29] Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. М., 1993. С. 12.
  [30] Скалон В. Н. Русские землепроходцы XVII века в Сибири. Новосибирск, 2005. С. 79.
  [31] История дорожного дела в Томской области. Томск, 1999. С. 9.
  [32] Катионов О. Н., Кузнецова Ф. С. Московский тракт и его эксплуатация на территории Новосибирской области // Вопросы краеведения Новосибирска и Новосибирской области. Новосибирск, 1997. С. 56.
  [33] Шунков В. И. Очерки по истории земледелия в Сибири: XVII в. М., 1956. С. 339-357; Павлов П. Н. Пушной промысел в Сибири XVII в. Красноярск, 1972. С. 324.
  [34] Разгон В. Н. Сибирское купечество... С. 433-454; Соболева Т. Н., Разгон В. Н. Очерки истории кабинетского хозяйства... С. 247.
  [35] Пронин В. И. Дорожная сеть Сибири и ее влияние на развитие внутреннего рынка в период капитализма // Хозяйственное освоение Сибири. История. Историография. Источниковедение. Томск, 1991. Вып. 1. С. 140.
  [36] История США. Т. 1. С. 206; Рабочий класс в Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, 1982. С. 97-98.
  [37] История США. Т. 1. С. 215.
  [38] Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. С. 161.
  [39] История США. Т. 1. С. 93-94.
  [40] Богаевская П. Заметки о Сибири. Брянск, 1895. С. 97; Елпатьевский С. Я. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929. С. 202-203; Енисейские епархиальные ведомости, 1916, 15 июня; Семенов Тян-Шанский П. П. Несентеминтальное путешествие // Вокруг света, 1990, № 10. С. 41-42; Зверев В. А. Крестьянское население в Сибири в эпоху капитализма. Новосибирск, 1988. С. 59.
  [41] ГАНО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 147. Л. 102; Д. 145. Л. 20.
  [42] Тихонов Т. И. Земская реформа и земское хозяйство Сибири и в Туркестане // Народное хозяйство. 1905. № 3. С. 173.
  [43] Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. С. 161.
  [44] Линк И. Статистическое описание городов Тобольской губернии // Журнал МВД. 1937. Ч. XXIII. С. 70.
  [45] Ядринцев Н. М. Кондрат на поприще литературы // Вост. Обозрение (Иркутск), 1883, 11 авг.
  [46] Алексеев В. В., Алексеева Е. В., Зубков К. И., Побережников И. В. Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике XVI-XX века. М., 2004. С. 170.
  [47] Гаджиев К. С. Эволюция буржуазного сознания. М., 1986. С. 9.
  [48] История США. Т. 1. С. 152; Никитин Н. И. Сибирская эпопея XVII века. М., 1987. С. 149; Недбай Ю. Г. Казачество Западной Сибири в эпоху Петра Великого. Омск, 1998. С. 31.
  [49] Бурстин Д. Американцы: колониальный опыт. С. 32.
  [50] Азадовский М. К. Странички краеведческой деятельности декабристов в Сибири (1925) // В сердцах Отечества сынов. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 30.
  [51] Басаргин Н. В. Записки (1856-1857). Красноярск, 1985. С. 99-100.
  [52] Там же. С. 186.
  [53] Пущин И. И. Записки о Пушкине и письма. М.-Л., 1927. С. 153-154.
  [54] Оганян Л. Н. Декабрист А. О. Корнилович и его проекты развития Сибири и Бессарабии // Сибирь и декабристы, Иркутск, 1985. Вып. 4. С. 67.
  [55] Шатрова Г. П. Декабрист Д. И. Завалишин. Красноярск, 1984. С. 141.
  [56] Там же. С. 143.
  [57] Черных В. А. А. И. Герцен и американский публицист Чарльз Лиленд // Проблемы истории общественной мысли и историографии. М., 1976. С. 192-195.
  [58] Сборник к 80-летию дня рождения Григория Николаевича Потанина. Томск, 1915. С. XVIII; Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1980. Т. 5. С. 260.
  [59] ГАРФ. Ф. 109. Оп. 1865. Д. 196. Л. 78, 79-80, 82.
  [60] Там же. Л. 23.
  [61] Ядринцев Н. М. К моей автобиографии // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1979. Т. 4. С. 324.
  [62] Письма Г. Н. Потанина. Иркутск, 1987. Т. 1. С. 59, 50.
  [63] Ядринцев Н. М. Жизнь и труды А. П. Щапова. Биографический очерк (1883). Красноярск, 1918. С. 13.
  [64] Шашков С. С. Сибирское общество накануне своего юбилея (Посвящается редакции газеты "Сибирь") // Дело. 1879. № 3. С. 269.
  [65] Щапов А. П. Историко-географические и этнологические заметки о сибирском населении // Изв. Сиб. отдела РГО, Иркутск, 1872. Т. 3. № 4. С. 185; Иркутск, 1873. Т. 3. № 5. С. 250; Ядринцев Н. М. Русская народность на Востоке // Дело, 1875. № 4. С. 169, 170.
  [66] Ядринцев Н. М. Русская народность на Востоке. С. 177.
  [67] Щапов А. П. Историко-географические и этнологические заметки... Т. 3. № 5. С. 261.
  [68] Ядринцев Н. М. Русская народность на Востоке. С. 198.
  [69] Шашков С. С. Сибирское общество накануне своего юбилея. С. 340.
  [70] Прыжов И. Г. Записки о Сибири (1882) // Прыжов И. Г. Очерки, статьи, письма. М.-Л., 1934. С. 322.
  [71] Щапов А. П. Социальные потребности Сибири накануне реформ // Щапов А. П. Собр. соч. Дополнительный том. Иркутск, 1937. С. 326.
  [72] Щапов А. П. Сибирские народные дети и их воспитание // А. П. Щапов в Иркутске (Неизданные материалы). Иркутск, 1938. С. 6.
  [73] Ядринцев Н. М. Русская народность на Востоке. С. 193.
  [74] Он же. Сибирь перед судом русской литературы // Томск. Губ. Ведомости, 1865, 5 марта.
  [75] Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. Изд. 1-е. СПб., 1882. С. 156-157; Изд. 2-е, СПб., 1892. С. 220.
  [76] Шелгунов Н. В. Гражданские элементы Иркутского края // Русское слово, 1863. № 9. С. 40.
  [77] Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. Изд. 1-е. С. 156.
  [78] Он же. Культурное и промышленное состояние Сибири. СПб., 1884. С. 15.
  [79] Г. П. [Ядринцев Н. М.]. Естественное богатство Сибири и его разработка // Дело. 1869. № 5. С. 224; Шашков С. С. Сибирское общество в начале XIX в. // Дело. 1879. № 2. С. 91.
  [80] Шашков С. С. Сибирское общество в начале XIX в. С. 91.
  [81] Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. М., 1993. С. 87.
  [82] Там же. С. 149.
  [83] Письма Г. Н. Потанина. Т. 1. С. 96, 97.
  [84] Там же. С. 97.
  [85] Сибирь (Иркутск), 1877, 15 мая; Вагин В. И. Заметки об общинном быте Забайкальских казаков 3-го пешего отдела // Изв. ВСОРГО, Иркутск, 1881. Т. 12, № 1. С. 22.
  [86] Письма Г. Н. Потанина. С. 120.
  [87] Утопический социализм в России. Хрестоматия. М., 1985. С. 139.
  [88] Шиловский М. В. Оценка опыта колонизации Сибири и США в отечественной общественно-политической мысли XIX в. // Резун Д. Я., Ламин В. А., Мамсик Т. С., Шиловский М. В. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2001. С. 109.
  [89] Щапов А. П. Социальные потребности Сибири накануне реформ // Сибирь, 1876, 25 янв.
  [90] Соколов Н. В. О демократизме сибирском // Сиб. мысль (Иркутск), 1911, 21 июня.
  [91] Миненко Н. А. Северо-Западная Сибирь в XVIII - первой половине XIX в. Новосибирск, 1975. С. 93.
  [92] Люцидарская А. А. Айдар - сибирский посол из Хонгорая // Абакан литературный, 2003. № 3 (23). С. 2-25.
  [93] Ламин В. А. Золотой генератор фронтира // Резун Д. Я., Ламин В. А., Мамсик Т. С., Шиловский М. В. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. С. 66-96.
  [94] Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири. Новосибирск, 1988. С. 33.
  [95] Резун Д. Я. Именной и биографический словарь "немцев" в Сибири XVII в. // Немецкий этнос в Сибири. Новосибирск, 2000. Вып. 2. С. 67-77; Соколовский И. Р. О "литве" в Сибири XVII в. // Белорусы в Сибири. Новосибирск, 2000. Вып. 1. С. 22-64.