Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Резун Д. Я., Шиловский М. В.
  Сибирь, конец XVI - начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов

   Этнокультурные и этносоциальные процессы сегодня приобретают очень важное значение. До XX века все нации и культуры проживали и развивались относительно изолированно друг от друга. Хотя в истории Земли и были периоды относительно быстрого перемещения больших масс людей как эпоха Великих географических открытий, великие завоевательные походы и создание больших мировых цивилизаций и империй, но все же это было эпизодично. Каждая нация развивалась сравнительно самостоятельно, и в результате сложились стабильные этнические общности людей, различающиеся по цвету кожи, внешнему виду, языку, традициям и обычаям. У каждого народа, цивилизации был свой ареал проживания и развития. Конечно, наряду с этим еще с древних времен были контакты цивилизаций между собой, ибо ни одна культура на историческом пространстве Земли (за исключением Австралии, Африки и Америки) не может развиваться без этих контактов. Были порой и специально организованные контакты, как желание Александра Македонского слить воедино персов и греков и создать некий новый народ и новую цивилизацию.
   Сегодня положение резко меняется и даже порой невозможно предположить, что будет с Европой и Азией в течение XXI века. Уже сегодня политики ряда европейских стран "жалуются", а статистика констатирует, что треть населения Франции - с Арабского Востока, все больше "цветного" населения появляется в твердыне саксов Англии, 45 % населения Америки уже составляют "цветные", а социологи и демографы пророчат, что к 2050 г. США станут "цветным" государством на 70-80 %. Уже появляются выходцы из Африки, Азии в таких "спокойных" странах как Швеция, Норвегия, Швейцария. Недавно иностранная пресса сообщила о том, что выходцы из Африки появились даже в Гренландии. Вот как бы удивились древние викинги, подплывая к ее берегам и им бы навстречу с пальмовой ветвью (хорошо, если бы с ней!) вышел бы негр. В любом случае, не ставя никаких моральных оценок, можно сказать, что у Западной Европы больше опыта конфликтных ситуаций с некоренными, нетрадиционными культурами других народов и стран.
   Другое дело - Россия. Она даже об этом не задумывается и, наверное, просто не может задуматься. Ее общение с Востоком стало исторической случайностью, которую она еще до сих пор не осознала. Нередко можно слышать, что Россия издавна была страной, лежащей на стыке Европы и Азии. Но это далеко не так. Древняя Киевская Русь была сугубо европейской державой и все экономические и социальные отношения, происходившие в ней, были отголоском европейского феодализма. Недаром ее сравнивали с империей Каролингов. Окружавшие ее народы не обязательно говорят о "восточном" характере. Существование рядом с европейскими нациями выходцев с востока также характерно и для Западной Европы: вандалы и готы в Италии, арабы Кордовского халифата в Испании, гунны в Венгрии, тюрки-болгары в Болгарии. Московское княжество также являлось сугубо европейским государством, располагавшимся в тесном междуречье верхневолжского бассейна: вся его политика и войны были на западе - Тверь, Новгород, Великое княжество Литовское и т. д. Единство Московской Руси с Европейским Западом обнаруживается даже в синхронности процессов централизации страны и создания великорусского государства. Созданное Иваном III Московское государство также еще не выходило за пределы Восточной Европы, походы московских войск в Югру и в Зауралье - опять же, случайная страница московской истории. Русских людей больше интересовали латиняне. Эпоха правления Ивана Грозного еще больше подтверждает тезис, что Московскую Русь интересует больше Запад, чем Восток. Знаменитая Ливонская война, принесшая массу бедствий, шла не на Востоке, а на Западе, и была связана с далеко идущими планами царя. Взятие Казани и Астрахани - не политика интереса к Востоку, а обычное дело феодального владыки, усмиряющего непокорного вассала (Казанское ханство, признавшее вассалитет от Москвы при Иване III).
   Россия стала азиатской державой лишь только после того, как - опять же, случайно - вошла в Сибирь в конце XVI в. Конечно, можно рассматривать приобретение Сибири в плане долгосрочной программы внешней политики, что нередко и делалось, но это, опять же, будет лишь только потому, что на востоке, в Сибири, в отличие от западного направления никаких твердых и прочных государственных объединений не было. А пространство, как известно, не любит пустоты - этот закон действует, как в физике, так и в истории. О том, что московское правительство первое время просто не знало, что делать с Сибирью, свидетельствует и абсолютная неподготовленность первой военной экспедиции князя С. Д. Болховского на помощь к Ермаку. Отпустить свое войско в Сибирь даже толком его не одев его в зимнюю одежду и не снабдив в достаточной мере оружием и порохом - значит дать явное свидетельство слабой подготовленности и обдуманности этой политики. И здесь можно сравнить кампанию начала присоединения Сибири с первыми испанскими экспедициями в Новую Индию, в Америку. Затем в России началось Смутное время, и никому в Москве абсолютно не было дела до того, что делалось в Сибири. Грамоты Лжедмитрия и В. Шуйского рассылались по сибирским городам не от особой заботы и внимания, а просто потому что так положено.
   Приобретя Сибирь, Россия так и не вникает в ее состояние и положение дел, если только дела в ней не выходят за пределы прихожей, в которой хозяева иной раз наводят порядок. Об этом в какой-то мере свидетельствует относительная мягкость наказания всяких сибирских "бунтовщиков" в сравнении с теми жестокими мерами, которые предпринимала Москвы по отношению к городским бунтам в Европейской России. При этом Россия была занята в XVII в. прежде всего положением дел на Западе и в Крыму, а на Сибирь обращала внимание лишь настолько, чтобы сибирские дела не докучали ей, даже идя порой против собственных стратегических интересов. Об этом хорошо говорят обстоятельства заключения Нерчинского мира с Китаем в 1685 г., который у нас в историографии принято трактовать как большой успех российской дипломатии. Горстка казаков сумела сопротивляться китайско-маньчжурскому войску в течение ряда лет и даже отстроила заново Албазинский острог. Царский воевода Головин, посланный с Москвы защищать русскую границу и имея войско в несколько раз больше, чем казаки, ничего не сделал, чтобы помочь защитникам Албазина, и они были вынуждены сдать крепость. По Нерчинскому мирному договору с Китаем Ф. А. Головин на несколько столетий сдал Приамурье Китаю, и уже в середине XIX в. Н. Н. Муравьеву, будущему графу Амурскому, пришлось заново начинать колонизацию этого края. Это говорит о том, что царский воевода, исполняя волю Москвы, поступал не с точки зрения интересов России, а с узкой точки зрения правящей московской бюрократии, раздираемой различными интригами и борьбой.
   Никаких особых преимуществ Россия не получила и по Кятхинскому мирному договору, хотя на западной границе правящие круги пускались иной раз в такие авантюры, что диву даешься. Взять хотя бы несостоявшееся принятие в российское подданство Мадагаскара! Вообще политика России на востоке в XVII - первой половине XVIII вв. уже давно требует определенного критического рассмотрения старых постулатов. Они сложились давно, когда мы еще разучивали песню "русский с китайцем братья навек!". Поэтому и в науке мы старались сглаживать имеющиеся исторические противоречия. Во всех публикациях документов вроде "Русско-китайские отношения в XVII в.", "Русско-монгольские отношения в XVII в." и в комментариях к ним мы старались проводить линию на "добрососедские" отношения, виня во всем феодально-империалистические круги двух стран, и не задумываясь о том, что у России есть свои геополитические интересы, и проблема национальной независимости и суверенитета важна не только для западных границ. Даже в одной из самых талантливых и объективных работе по истории русской политики в Приамурье, книге В. А. Александрова "Русские в Приамурье" иной раз проглядывает этот момент. Но факт остается фактом: если бы Россия откликнулась на просьбу джунгар в 1690-х гг. и помогла бы им в борьбе с китайско-маньчжурской агрессией, история Востока развивалась бы по другому. Но в Москве всегда было много советчиков по западным делам, а в сибирско-восточные дела никто, по сути дела, толком не вдумывался.
   Россия, возможно, не отдавала себе отчета в значимости присоединения Сибири потому, что сибирское приобретение не было чем-то принципиальным для нее. В этом плане вхождение русских в Сибирь коренным образом отличается от того, что творилось на Западе. Там осознавать значимость факта колонизации было легче и понятнее, ибо все новые открытые земли находились за морем, в Америке. И не только для правительства, но и для каждого человека, по разным причинам отправляющимся в колонию была значима психологическая разница - он уезжал с родины на землю, которая была для него чужой, и которую надо было сделать своей. При этом европейский поселенец встречался с совершенно другой культурой и по языку, и даже по цвету кожи, и по категориям культуры (инки и ацтеки у испанцев, делавары и могикане у англичан) - в общем, с той культурой и теми народами, которые кастилец и житель Уэльса у себя на родине не встречал. При этом, ему предстояло переплыть Атлантический океан, что еще больше психологически отдаляло его от привычной родины. Но что же нового увидели русские люди, перевалив за Урал? Почти такая же природа, те же татары, те же остяки и вогулы, знакомые русским и по Казани и западным предгорьям Урала! Все знакомое, все привычное... Поэтому у русского человека, переселившегося в Сибирь, и не возникало чувства нового и он продолжал себя считать частью того, что оставил где-то в Вологодском уезде. Поэтому и правительство тоже не считало возможным как-то задумываться о неких особенностях Сибири. В литературе очень часто звучит тезис, что продвижение русских в Сибирь есть продолжение векового процесса русской колонизации на восток навстречу солнцу, но еще никто не делал сравнений в этом плане. Поэтому целесообразно обратиться к схеме русской колонизации, предложенной В. О. Ключевским.
   Говоря о периодах русской колонизации, он выделил четыре: первый из них - Русь днепровская, городовая, торговая (с VIII до XIII в.); второй - Русь верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая (с XIII до середины XV в.); третий период - с половины XV до второго десятилетия XVII в. - Русь Великая, Московская, царско-боярская, военно-земледельческая; и четвертый период - всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского производства [1]. Характеризуя эти периоды, он называет даже Кавказ и Украину, но ничего не говорит о Сибири. Создается впечатление, что выдающийся историк не видел никаких существенных различий между колонизацией Сибири и, например, того же Подмосковья, Верхней Волги. Пользуясь методологией историка, попробуем разобраться в этом.
   Прежде всего, Ключевский начинал с географических факторов, которым он придавал немалое значение в своем "Курсе русской истории". Совершенно ясно, что хотя чисто географически Москва и Тобольск находятся почти на одной широте (56-58 градусов), всё-таки основная историческая часть Великороссии находится между 50 и 65 градусами, а Сибирь уже между 50 и 75 градусами северной широты. При этом если великорусская колонизация осваивала вначале Подмосковье и лишь затем устремилась в Поморье, то сибирская колонизация с самого начала имела северное направление. Первые города, построенные сразу же после Тюмени и Тобольска, были Березов, Сургут, Мангазея, совершенно непригодные для исторического опыта русского земледельца. Серьезно отличается и рельеф: если восточно-европейская равнина представляет собой ровный "стол", изредка прерываемый отдельными увалами и возвышенностями, то Западная Сибирь является равниной, покатой к Северному Ледовитому океану и подпертая с юга горами Алтая. Восточная же Сибирь вообще состоит из плоскогорий и горных хребтов. А так как известно какое "сильное и разностороннее действие на жизнь страны и ее обитателей" придавал историк рельефу местности [2], то можно уже предположить, что и сибирский рельеф должен был сильно сказаться на русской колонизации Сибири.
   Известно также, насколько большое значение Ключевский придавал речной системе страны. Он писал, что на восточно-европейской равнине имеется очень "сложная система рек со столь разносторонним разветвлением и с такой взаимной близостью бассейнов; ветви разных бассейнов, магистрали которых текут иногда в противоположные стороны, так близко подходят друг к другу, что бассейны как бы переплетаются между собою, образуя чрезвычайно узорчатую речную сеть, наброшенную на равнину" [3]. Ничего подобного о Сибири сказать невозможно. Если еще с Оби речным путем и волоками в XVII в. ходили на Енисей, то с него тем же речным путем перебраться на Лену а затем на Колыму было очень трудно. При том, что если в Подмосковье реки текут "вдоль и поперек" равнины, то в Сибири все главные реки и их важнейшие притоки располагаются с юга на север, т. е. "вертикально". И это при порожистом характере многих сибирских рек.
   Немалое значение имеют и пространственные горизонты колонизации. Опять же обращаясь к словам В. О. Ключевского, можно сказать, что русскому человек понадобилось почти два с половиной столетия (с XIII по середину XV в.), чтобы колонизовать такой маленький кусочек равнины, как Верхняя Волга. В Сибири же мужик не просто "перелетал с места на место", как характеризовал вообще русскую колонизацию тот же Ключевский [4], а просто бежал со спринтерской скоростью, добежав за каких-то 40-50 лет от Урала до Тихого океана (1586-1649 гг.). В последующие времена территория русской Сибири сравнительно медленно расширялась, дойдя к концу XVIII века на юге лишь до Бийска, Петропавловска и Семипалатинска.
   В этом плане русская колонизация бассейна Верхней Волги - лишь маленький эпизод в сравнении с сибирской колонизацией. Сибирская колонизация - явление уникальное даже в мировой истории: можно вспомнить, что англичанам, чтобы пройти территорию Северной Америки от Атлантического до Тихого океана, понадобилось 125 лет, а чтобы пересечь ее с севера на юг - уже более 200 лет. Для сравнения здесь лучше подходит пример с испанской колонизацией Латинской Америки, когда меньше чем за 100 лет в состав Испанской империи вошли земли почти целого континента! При этом великорусская колонизация Верхней Волги шла сравнительно широкой полосой, почти не оставляя в своем тылу пустых пространств; колонизация же Сибири происходила рывками, когда между главнейшими русскими центрами существовали громадные территории или вообще не заселенные, или же заселенные враждебными племенами. Причем процесс освоения Сибири не был закончен даже и в XX в., и сегодня, когда существует значительный отток населения.
   Определенное значение имеет и исторический фон, на котором происходят эти колонизационные движения. Продвижение на Верхнюю Волгу и ее освоение происходит в тот момент, когда в Западной Европе начинаются процессы, приведшие вскоре к образованию национальных централизованных государств; освоение Сибири начинается, когда Русское централизованное государство уже создано, и народ уже в полной мере ощутил на себе его тяжесть. И здесь русская колонизация Сибири имеет больше аналогий с колонизацией Америки, где испанцы и англичане уже тоже прошли путь по созданию своих национальных государств и где их государства также выталкивали со своего "материка" нежелательные элементы. Но принципиальная разница между ними и нами заключается в том, что англичане начали американскую колонизацию уже подготовленными "новыми" людьми - за их плечами уже была Реформация, Книгопечатание, Возрождение; тогда как русский человек пришел в Сибирь точно таким же, как подмосковный боярский холоп! Поэтому вопрос об исторической подготовленности нации к внешней (за пределами своей исторического места обитания) колонизации имеет большое значение, причём не только для чистой науки, но и для широкого круга современников.
   Если дальше пользоваться логикой Ключевского, то нужно признать, что хронологически начало сибирской колонизации относится к третьему периоду - с половины XV до второго десятилетия XVII в., - который характеризуется как Русь Великая, Московская, царско-боярская и военно-земледельческая. С начала XVIII в., по мысли выдающегося историка, начинается новый, четвертый, период - императорско-дворянский, период крепостного хозяйства. Однако тут и возникают некоторые противоречия. Совершенно ясно, что типологически сибирская колонизация начинается как явление, характерное для верхневолжской вольно-земледельческой Руси, ибо сам поход Ермака является именно таким, несмотря на все попытки в прошлом связать его имя с царем Иваном Грозным. Да и впоследствии именно действия народной, стихийной колонизации принесли громадное расширение русской территории; без царского указа строились первоначально такие города, как Мангазея, Албазин и целый ряд острогов в Забайкалье, масса слобод в сибирской глуши. Но с другой стороны, сибирская колонизация не относится к третьему периоду, который характеризуется как царско-боярский, ибо боярского землевладения, столь характерного для Московской Руси, в Сибири не было. Не совсем удобно вписывается сибирская колонизация и в четвертый период - императорско-дворянский. Прежде всего, дворянства в Сибири было так мало во всех сферах, что оно никак не могло повлиять на сибирские судьбы. Но самое главное заключается в том, что в Сибири никогда не существовало крепостного права и крепостного хозяйства [5], и сибирский крестьянин никогда не был Герасимом, слепо исполняющим волю своей помещицы. В связи с этим возникает очень интересный вопрос: если официальная историография приписывает "гнетущее" влияние крепостному праву (наравне с татаро-монгольским "игом") на отставание России от передовых стран Западной Европы, то почему отсутствие крепостного права в Сибири не сыграло обратную роль?
   Отталкиваясь от ситуации конца XVI - XVII в., посмотрим, какие аспекты проблемы этносоциальных и этнокультурных процессов в конце XIX - начале ХХ в., т. е. через триста лет, привлекают внимание современных исследователей. Изучение ее с конца 1980-х гг. приобретает качественно новые очертания и направленность, обусловленные воздействием целого комплекса факторов, характеристика которых может стать темой специального исследования. Обозначим только некоторые из них: отказ от подходов советской историографии в оценке процесса колонизации Сибири и поиск новых парадигм, объясняющих его; актуализация и мобилизация этнического фактора путем трансформации "национальных пережитков" в "национальные движения"; существенное расширение исследовательского поля по этносоциальной проблематике и, как следствие, явная разноголосица и подходах и выводах.
   В силу перечисленных выше обстоятельств произошел существенный пересмотр процесса взаимоотношений русских и аборигенов, в том числе и в конце XIX - начале ХХ в. В советской историографии он определялся как исключительно патерналистский, а следовательно, имеющий прогрессивную окраску. Постсоветский период характеризуется, прежде всего, стремлением этнических общностей региона к национальному самоопределению. Ведущую роль в этом процессе отводится созданию национальной истории, которая выборочно трактует события прошлого в угоду политическим амбициям. Отчетливо данная тенденция проявилось в историографии Казахстана, ставшего независимым. Выстраивая официальную концепцию прошлого казахов, исторический дискурс историков суверенной республики, по справедливому заключению Е. В. Безвиконной, "исходит из признания факта вынужденного принятия казахским населением российского подданства под влиянием внутренних и внешних обстоятельств, что положило начало колониальному завоеванию края, аннексии земель традиционных кочевий казахов. Колонизация превратилась в "механизм уничтожения традиционной системы управления, культуры и традиций кочевого общества". В этих рассуждениях активно используются термины "завоевание", "подчинение", "колония" и т. д., которым не дается четких определений" [6]. Существенные подвижки в плане пересмотра многих аспектов национальной, а соответственно - и региональной, истории произошли и у ряда аборигенных этносов современной Сибири, а также, под воздействием факторов иного рода, - и у русских исследователей этносоциальных процессов в дореволюционной Сибири [7]. Определенное влияние на все это оказал кризис в современной отечественной этнографии, выразившийся во всеобъемлющей критике школы академика Ю. В. Бромлея и попытке утверждения новых авторитетов и выдвинутых ими концептуальных положений [8].
   Вместе с тем, национальная политика в Сибири на рубеже XIX-ХХ вв., по мнению большинства специалистов, отличалась спецификой. В частности, А. Миллер считает, что "представление о Сибири как о "русской земле", как о неотъемлемой части национальной территории утвердилось очень поздно, уже в ХХ в." [9]. Одновременно началась русификация аборигенов и ломка традиционной системы их жизнеобеспечения. Причина резкого поворота в сфере национальных отношений однозначно усматривается в попытках самодержавия решить проблему аграрного перенаселения в Европейской России организацией массовых переселений за Урал, что было возможно только за счет изъятия значительного количества земли из пользования инородцев. Данное обстоятельство привело к ухудшению положения их и, наряду с другими обстоятельствами (столкновения с переселенцами, попытка мобилизации коренного населения во время Первой мировой войны и т. д.), привело к кризису. В целом же эти действия квалифицируются как грубая ошибка самодержавия в практике управления аборигенами [10].
   Массовые переселения с конца XIX в. привели к формированию в Сибири национальных диаспор - немецкой, украинской, эстонской, латышской, мордовской, белоруской и др., которые, в отличие от ссыльных поляков и евреев, образовывались и пополнялись за счет добровольно приехавших сюда. Характерной особенностью современного этапа изучения этносоциальных процессов в Сибири стало появление комплексных исследований по отдельным этническим образованиям, прежде всего экстерриториальным (дисперсно рассеянным в иноязычной среде): немцам [11], евреям [12], полякам [13], украинцам [14] и белорусам [15]. В отличие от исследований предшествующего периода, где рассматривались вопросы численности, расселения, хозяйственной деятельности и культурного развития, в перечисленных выше публикациях акцент делается на выявление механизмов адаптации и взаимодействия этнических меньшинств между собой, с национальным большинством, принимающим обществом и государственными структурами. Так, В. Ю. Рабинович установил основные этапы включение пришельцев в еврейскую общину Иркутска: поиск единоверцев, определение своей экономической специализации и удачная женитьба. П. П. Виббе показал, что специфика государственной политики в отношении переселяющихся в Сибирь отличалась прагматизмом и "стремлением не допустить колонистов на лучшие земли. Их рассматривали как элемент, способный, благодаря своей высокой культуре, освоить самые труднодоступные районы Сибири и оказать положительное влияние на местное и переселенческое население" [16]. Те же немцы, по мнению И. В. Черказьяновой, упорно сопротивлялись насильственной русификации и пытались всеми силами сохранить немецкоязычную школу.
   В процессе наработки материалов в анализируемой сфере стали появляться исследования, в целом посвященные полиэтническому переселенческому сообществу, в которых выявлялись общие принципы адаптации к новым условиям [17]. Завершая переселенческую проблематику, хотелось обратить внимание еще на ряд концептуальных положений и выводов, сформулированных в процессе изучения этносоциальной ситуации в Сибири рассматриваемого времени. Прежде всего, одним из последствий колонизации стала русификация самих переселенцев (украинцев, немцев, чувашей, белорусов, мордвы и др.) с утверждением общерусской идентичности [18]. С другой стороны, переселенцы в районах численного преобладания коренного этноса зачастую перенимали не только хозяйственные навыки, но и образ жизни "инородцев". Так, Н. Н. Дьяконова констатирует феномен "объякучивания" русских. "Русское население Якутии, - замечает она, - из категории "чужих" довольно быстро переходило в категорию "своих", усваивая язык, обычаи и культуру якутов" [19]. И сами коренные этносы не сидели на месте. Хакасы активно участвовали в освоении Засаянского края (Тувы) [20]. Якуты оказывали "достаточно мощное культурное влияние на автохтонов Арктики" и, несмотря на присутствие здесь русских, "именно якутский язык в XIX в. превратился в язык межнационального общения на Северо-Востоке Азии, а численное доминирование якутов в регионе во многом складывалось благодаря ассимиляции ими тунгусоязычных и палеоазиатских автохтонных племен" [21]. Наконец, взаимоотношения между отдельными аборигенными этносами в процессе их территориальной экспансии были не всегда дружественными. Яркий пример - казахская колонизация на Алтай в XIX - начале ХХ вв., которой посвящено несколько публикаций [22].
   Абстрагируясь от концептуальных подходов и историографических экскурсов, авторы настоящего исследования считают в методологическом отношении целесообразным анализ многообразных аспектов этносоциальных и этнокультурных процессов в Сибири с конца XVI и до начала ХХ в., используя теорию фронтира. Предложенная американским историком Дж. Ф. Тернером в 1893 г. на Всемирном историческом конгрессе в Нью-Йорке, она в последнее время активно используется и российскими учеными. Процесс этот сопровождается дискуссией о содержании понятия и его применимости к российской колонизации, в том числе и в Сибири. Не вдаваясь в ее детали, представляется необходимым определить свое понимание дефиниции "фронтир". Под ним обычно понимается место или момент встречи двух культур разного уровня развития ("подвижная граница"). Одни делают акцент на месте, другие на самом моменте встречи, но это все взаимосвязано, так как исторический процесс не может развиваться вне времени и пространства.
   Причем, "фронтир возможен только при встрече и контакте двух культур разного уровня цивилизационного развития… Именно такой была встреча белой и индейской цивилизации в Северной Америке, испанской и индейской в Южной Америке, русской и аборигенной - в Сибири" [23]. И в каждом случае формировалась новая этнокультурная общность, за исключением Сибири - здесь подобного не произошло и проживают просто сибиряки, вне национальных рамок.
   Кроме того, фронтир, на наш взгляд, не возможен без переселений (массовых миграций), устанавливающих собственно границу или terra nullius (ничейная земля) между "полноценными" подданными, "цивилизованными представителями метрополии и туземным населением", "инородцами", которые постепенно становятся подданными, а их земли подлежат "освоению" ("колонизации"). Очень много, а применительно к Сибири - фактически все, зависело от позиции и участия государства. Российское правительство, по справедливому замечанию Т. Г. Лерсаряна, "берет на себя функцию организации и поддержания "русского фронтира" - границы геополитического пространства, на котором наиболее интенсивно осуществляется экспансия. Русский фронтир значительно отличается от, скажем, фронтира американского. Последний напоминает густое закрашивание фломастером того или иного участка; американский фронтир - поглощающий. Русский фронтир, огораживающий поле русского колонизационного действия, - нечто вроде прочерченной карандашом пограничной полосы" [24].
   С другой стороны, "применительно к процессу освоения (колонизации) Сибири, на наш взгляд, необходимо говорить о трех видах фронтира: внешнего - по отношению к территориям и этносам, не вошедшим в "огораживающее поле" колонизации; внутреннего - по отношению к народам, оказавшимся внутри него; и внутрицивилизационного - между старожилами и переселенцами" [25].
   Приступая к настоящему исследованию, авторы имели определенный задел в виде публикаций по различным аспектам этносоциальной и этнокультурной истории Сибири конца XVI - начала ХХ в. через призму фронтира [26], поэтому данная работа подводит итоги проделанному и обобщает наши выводы и концептуальные подходы в изучаемой сфере. Вместе с тем, авторы не претендуют на всеобъемлющую монополию на истину и считают необходимым продолжать изучение избранных ими сюжетов.

  [1] Ключевский В. О. Сочинения. М., 1956. Т. 1. С. 33-34.
  [2] Там же. С. 46.
  [3] Там же. С. 59.
  [4] Там же. С. 31. См.: Резун Д. Я. В. О. Ключевский о Сибири. // Доклады 1-й межвузовской научной конференции по историографии Сибири (10-11 декабря 1968 г.). Кемерово, 1970. С. 224-233.
  [5] Вопрос о характере кабинетского хозяйства на Алтае до сих пор является спорным и в данном случае может не приниматься в расчет.
  [6] Безвиконная Е. В. Реконструкция национальной истории в современной Республике Казахстан (на примере российско-казахских отношений XVIII-XIX вв.) // Ab Imperio. 2004. № 1. С. 493.
  [7] Тишков В. А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003.
  [8] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало ХХ в.). СПб., 1997. Т. 1. С. 37; Вохонский М. К. Национальный вопрос в Российской империи и правительственные круги. Указ от 12 декабря 1904 г. // Вестник МГУ. Серия История. 2002, № 3. С. 60; Юрченков В. А. Власть и общество: региональный дискурс // Россия в условиях трансформации. М., 2002. Вып. 26. С. 69.
  [9] Миллер А. Русификация: классифицировать и понять //Ab Imperio. 2002. № 2. С. 141-142.
  [10] Скобелев С. Г. Демография коренных народов Сибири в XVII-ХХ вв.: колебания численности и их причины. Учебное пособие. Новосибирск, 1998. С. 44; Силина И. Г. Миграционные процессы на приграничных территориях имперской России в контексте освоения и безопасности (на примере юга Западной Сибири в конце XIX - начале ХХ в.) // Россия - Центральная Азия: проблемы миграций и безопасности. Барнаул, 2002. С. 122; Алексеенко А. Н. К вопросу об эмиграции казахов в Россию // Там же. С. 160.
  [11] Черказьянова И. В. Политика русификации в немецкой школе дореволюционной Сибири // Изв. Омского гос. историко-краеведч. музея. 1997. № 5. С. 160-170; Шайдуров В. Н. Поселение немецких колонистов в Ремовской степи // Алтайский сборник. Барнаул, 1997. Вып. 18. С. 104-109; Он же. Землевладение и землепользование в немецких колониях России второй половины XVIII - начала ХХ в. // Население, управление, экономика, культурная жизнь Сибири XVII - начала ХХ в. Барнаул, 2003. С. 216-226; Виббе П. П. Переселение немцев-колонистов в Степной край в конце XIX - начале XX в. (на примере Акмолинской и Семипалатинской областей) // История немцев Центральной Азии. Алматы, 1998; Он же. Образование и становление немецких колоний в Западной Сибири в конце XIX - начале ХХ в. // Немцы. Россия. Сибирь. Омск, 1997. С. 5-57; Нам И. В. Сибирские немцы в условиях первой мировой войны и революции // Там же. С. 130-153; Малиновский Л. В. Причины и обстоятельства миграции немецких колонистов на Восток в XIX - начале ХХ в. // Миграционные процессы российских немцев: исторический аспект. М., 1998; Матисс А. Э. "Борьба с немецким засильем" в годы Первой мировой войны в немецких колониях Томской губернии // Вопросы истории Сибири ХХ века. Новосибирск, 1998. С. 58-67; Пашкова Н. В. Немецкая диаспора г. Томска в начале ХХ века // Мы - томичи, ваши земляки, ваши соседи. Томск, 2000. С. 67-70, и др.
  [12] Рабинович В. Ю. Евреи дореволюционного Иркутска: наброски к портрету // Диаспоры. 1999, № 1. С. 77-103; Пинигина Ю. Меньшинства и власть: стремление к сосуществованию? (Опыт еврейской общины дореволюционного Иркутска) // Вестник Евразии. 2000. № 4. С. 5-19; Нам И. В., Наумова Н. И. Из истории еврейской общины в Томской губернии и области // Мы - томичи, ваши земляки, ваши соседи. С. 60-66; Кальмина Л. В., Курас Л. В. Еврейская община в Западном Забайкалье (60-е годы XIX века - февраль 1917 года). Улан-Удэ, 1999; Рабинович В. Ю. Социальная адаптация евреев в условиях сибирского общества (Иркутск, вторая половина XIX - начало ХХ вв.) // Пути познания истории России: новые подходы и интерпретации. М., 2001. Вып. ХХ. С. 333-353; Ноздрин Г. А. Взаимоотношения русского и еврейского населения Сибири во второй половине XIX - начале ХХ в. // Сибирское общество в контексте модернизации XVIII-ХХ вв. Новосибирск, 2003. С. 175-185; Евреи в Сибири // Сиб. старина (Томск). 2003. № 21.
  [13] Польская диаспора в Сибири - четыре века // Сиб. старина (Томск). 1997. № 12; Россия и Польша: историко-культурные контакты (сибирский феномен). Новосибирск, 2001; Сибирско-польская история и современность: актуальные вопросы. Иркутск, 2001; Ханевич В. А. Поляки в истории и культуре Томска // Мы - томичи, ваши земляки, ваши соседи. С. 53-59.
  [14] Прядко И. А. Переселение и обустройство украинцев в Енисейской губернии в конце XIX - начале ХХ веков // Этносы Сибири. История и современность. Красноярск, 1994. С. 177-180; Кутилова Л. А. Украинцы на землях Томского переселенческого района // Тр. Томск. гос. объединенного историко-архитектурного музея. Томск, 1996. Т. 9. С. 136-144.
  [15] Белорусы в Сибири. Сб. статей. Новосибирск, 2000; Белорусы в Сибири. Сб. статей. Новосибирск, 2000. Вып. 2; Очерки истории белорусов в Сибири в XIX-ХХ вв. / Отв. ред. М. П. Костюк, В. А. Ламин. Новосибирск, 2001.
  [16] Виббе П. П. Образование и становление немецких колоний… С. 50.
  [17] Нам И. В. Формирование этнодисперсных групп в составе населения Сибири (XIX - начало ХХ в.) // Американский и сибирский фронтир. Томск, 1997. Вып. 2. С. 182-191; Кутилова Л. А., Нам И. В., Наумова Н. И., Сафронов В. А. Национальные меньшинства Томской губернии. Хроника общественной и культурной жизни 1885-1919. Томск, 1999; Рабинович В. Ю. "Чужаки" в меняющемся социуме: Иркутск, последняя треть XIX - первая треть ХХ в. // Ab Imperio. 2002. № 4. С. 93-114.
  [18] Миллер А. Русификация: классифицировать и понять. С. 141.
  [19] Дьяконова Н. Н. Якутская интеллигенция в национальной истории: судьбы и время (конец XIX в. - 1917 г.). Новосибирск, 2002. С. 21.
  [20] Дацышен В. Г. Участие хакасов в русском освоении Засаянского края // Этнография Алтая и сопредельных территорий. Барнаул, 2003. Вып. 5. С. 45-48.
  [21] Боякова С. И. Освоение Арктики и народы Северо-Востока Азии (XIX в. - 1917 г.). Новосибирск, 2001. С. 51, 53.
  [22] Зиновьев В. П. "Киргизский вопрос" на землях Алтайского округа Кабинета // Степной край: зона взаимодействия русского и казахского народов (XVIII-ХХ вв.). Омск, 1998. С. 65-68; Карих Е. В. Межэтнические контакты казахов на Алтае в хозяйственной сфере в XIX - начале ХХ вв. // Сибирь и Центральная Азия: проблемы региональных связей. Томск, 2000. Вып. 2. С. 15-21; Она же. Проникновение казахов на Алтай в XIX в. и их хозяйственное взаимодействие с русскими // Этнография Алтая и сопредельных территорий.. Вып. 5. С. 49-52; Боронин О. В. Из истории взаимоотношений алтайцев и казахов в XIX - начале ХХ в.: истоки современного восприятия // Научные чтения памяти Ю. С. Булыгина. Барнаул, 2004. С. 41-43.
  [23] Резун Д. Я. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-ХХ вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2005. С. 3.
  [24] Лерсарян Т. Г. Бескрайняя равнина конца времен // Отечеств. записки. 2002. № 3. С. 15.
  [25] Шиловский М. В. Фронтир и переселения (сибирский опыт) // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2003. Вып. 3. С. 101.
  [26] Резун Д. Я. К истории заселения Сибири и Северной Америки в XVII веке (историко-сравнительные параллели) // Резун Д. Я., Ламин В. А., Мамсик Т. С., Шиловский М. В. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2001. С. 8-23; Он же. Сибирский и американский город на фронтире // Там же. С. 24-28; Он же. О некоторых моментах осмысления значения фронтира Сибири и Америки в современной отечественной историографии // Там же. С. 29-53; Он же. Фронтир в изображении "Чертежной книги Сибири" С. У. Ремезова 1701 г. // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в 17-20 вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2002. С. 7-18; Он же. Люди на сибирском фронтире в 17 в. // Там же. С. 19-28; Он же. Фронтир из окна вагона (Историко-публицистические заметки после путешествия в Харбин) // Там же. С. 29-35; Он же. Колонизация Сибири и ее специфика // Фронтир в истории Сибири… Вып. 3. С. 13-32; Он же. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2005; Шиловский М. В. Сибирь и Россия: основные аспекты взаимоотношений в XVII - начале ХХ века // Сибирь в геополитическом пространстве XXI века. Новосибирск, 1998. С. 195-212; Он же. Оценка опыта колонизации Сибири и США в отечественной общественно-политической мысли XIX в. // Резун Д. Я. и др. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки… С. 97-113; Он же. К вопросу о колониальном положении Сибири в составе русского государства // Европейские исследования в Сибири. Томск, 2001. Вып. 3. С. 6-16; Он же. Специфика колонизации США и Сибири // Фронтир в истории Сибири… Вып. 2. С. 36-49; Он же. Фронтир и переселения (сибирский опыт) // Фронтир в истории Сибири… Вып. 3. С. 101-118; Он же. Этносоциальные процессы в Сибири на рубеже XIX-XX вв. в современной историографии (1991-2004 гг.) // Традиции экономических, культурных и общественных связей стран Содружества (история и современность). Омск, 2005. Вып. 3. С. 30-48.