Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта


Введение

Глава 1. Этнодемографическая ситуация в Западной Сибири в XIX - начале XX вв. и ее влияние на межэтническое разделение труда

   1.1. Этнодемографическая ситуация в Западной Сибири в XIX - начале XX вв.
   1.2. Межэтническое разделение труда в Западной Сибири по данным переписи 1897 г.

Глава 2. Процессы этнокультурного взаимодействия в ходе хозяйственного освоения Западной Сибири в XIX - начале XX вв.

   2.1. Тобольский Север и Нарымский край
   2.2. Центральные районы Западной Сибири
   2.3. Южные степные районы Западной Сибири
   2.4. Горный Алтай
   2.5. Сегрегационные группы (ограниченные в правах) и их интеграция в хозяйственную сферу региона

Заключение

Список источников и литературы

Приложения

Список сокращений

 

Глава 2. Процессы этнокультурного взаимодействия в ходе хозяйственного освоения Западной Сибири в XIX - начале XX в.

2.1. Тобольский Север и Нарымский край

   К XIX в. в экономике северных районов Западной Сибири уже сложился и существовал многоукладный комплекс хозяйственных связей пришлого и коренного населения. Традиционное хозяйство аборигенов во многом деформировалось под влиянием пришлого населения и его промышленного капитала.
   Наиболее автономным было хозяйство оленеводов. К ним принадлежали северные манси, ханты, почти все ненцы, тазовские селькупы, эвенки. Почти до середины XIX в. у них не было недостатка в пастбищах - каждый род знал свои угодья и кочевники старались не мешать друг другу [1]. Олени являлись их главной заботой, транспортом, они давали им сырье для одежды, пищи, жилья. Кроме того, они, так же как прочие народы рыбачили и охотились по мере необходимости. С русским населением они встречались в основном два раза в год: в январе и летом, когда приезжали сдавать ясак и менять излишки хозяйственной продукции (оленьи шкуры, пушнину, мороженую рыбу) на хлеб, чай, вино, табак, сукно, украшения и пр. Их самобытность и экономическую состоятельность подчеркивали многие бытописатели и исследователи Севера: А.А. Дунин-Гаркавич, Н.А. Абрамов, В. Бартенев и др. Отношения русских и ненцев-оленеводов были взаимно настороженными. По словам С.П. Швецова, "самоеды" никогда не въезжали в город иначе как партиями. И сургутянин без ружья или ножа не решался пойти в самоедское становище [2] .
   Появление во второй половине XIX в. в Березовском округе зырян-ижемцев внесло коррективы в тундровое оленеводство региона. В 1842 г. возник поселок Саран-Паул, затем другие. Сначала зыряне вошли в соглашение с северными манси, на землях которых они обосновались. По приговору инородческого схода 11 января 1884 г. зыряне платили единовременно за право постановки дома от 5 до 25 рублей и ежегодно по 2 рубля. А за пользование пастбищами и другими угодьями был введен особый покопытный сбор, который быстро вырос с 1-2 коп. до 10 коп. с оленя [3].
   Оленеводство зырян носило товарный характер. По словам А.А. Дунина-Горкавича оленей у них было больше, чем у ненцев раз в четыреста. В. Бартенев утверждал, что зыряне обеспечили Север оленьим мясом и одеждой из оленьих шкур (гуси, малицы и пр.) [4]. В.А. Козьмин, современный исследователь оленеводства коми-ижемцев, пришел к выводу, что они усовершенствовали взятую у ненцев систему оленеводства: ввели лучший уход, больший забой скота из-за боязни падежей, отодвинули сроки перекочевок на 3 - 4 недели, что позволило сохранить молодняк и сократило сами расстояния перемещений [5]. Нередко зыряне пользовались варварскими методами: вытаптывали ягель, который восстанавливается 10-20 лет, тогда как ненцы пасли оленей аккуратно, не давая им съедать весь лишайник [6]. К тому же зырянам ставили в вину грабеж оленей у мансийских и ненецких оленеводов. Так, военный губернатор Архангельской области еще в 1812 г. расследовал дело о похищении у березовского ясашного Кандыбина семьи из 8 человек и оленей. Расследование показало, что ижемцы Чупров и Терентьев, будучи за Уралом и проходя по тундре, убили семью Кандыбина, а оленей взяли с собой [7]. Очевидно, что с такого рода сюжетов начиналось зырянское оленеводство за Уралом.
   В 1896 г. жалобы коренного населения на ижемцев заставили администрацию возбудить дело о выселении их обратно в Архангельскую область [8]. Постановление о выселении приостановили, но вопрос о наделении их землей оставался нерешенным еще в 1906 г. [9] Это создавало напряжение в отношениях зырян с ненцами и северными манси. Мансийское оленеводство к концу XIX в. сократилось в 6 раз (17,4 тыс. голов оленей в начале XIX в. - 2,8 тыс. в конце XIX в.). Зыряне выпасали до 20 тыс. голов оленей только в бассейне р. Лямина, где раньше располагались традиционные пастбища мансийских оленеводов [10]. Враждебные настроения, кражи скота и прочего были характерны также для отношений ненцев с северными селькупами и эвенками [11].
   Независимыми были также хозяйства таежных охотников-оленеводов - нарымских эвенков. Поголовье оленей давало им возможность свободно перемещаться за зверем и задействовать малодоступные ягельные пастбища в болотах. Поскольку рыболовные угодья не имели для них значения, они практически не пересекались с селькупами в хозяйственной сфере. Семья эвенка добывала почти в 3 раза больше белок в год, чем семья селькупа [12]. Чувствуя себя лучшими охотниками, эвенки относились к селькупам покровительственно и доброжелательно. Главным занятием эвенков была охота, и при трудных обстоятельствах (падеж оленей, личные конфликты) они легко оседали среди селькупов, продолжая охотиться. К русским, с которыми они встречались нечасто, эвенки относились осторожно и недоверчиво. Врач Гришин, живший в начале XX в. на реке Кети, упоминал об их недовольстве кержаками, с которыми они встречались чаще, за то, что они лес жгли и зверя били не вовремя, не считаясь с интересами эвенков [13].
    С XVII в. решающую роль в отношениях русских и аборигенов Севера играла добыча пушнины и торговля ею. Российское правительство легализовало эти отношения, введя ясак. Сбор ясака с каждого охотника отдельно привел к индивидуализации охоты и разделу общественных угодий на родовые вотчины. Урманы принадлежали первым их освоителям и передавались по наследству [14]. Если в начале преимущественное значение имела добыча соболя, то в XIX в. основным пушным продуктом становится белка. Соболь и лисица еще ловились в отдаленных местах, но основой сдачи ясака стали шкуры белки, колонка, горностая, выдры, медведя, оленя, лося и пр. [15] Когда 9 июня 1912 г. вышел закон о запрещении охоты на соболя, в Западной Сибири не было обнаружено ни одного "инородца", чье благосостояние зависело бы от его добычи [16].
   Охота в XIX в. приобретает второстепенное значение в торговом обмене пришлого и коренного населения края, уступая свое место рыбопромышленности. Однако она оставалась главной доходной статьей аборигенов, живших по притокам реки Оби в Сургутском и Нарымском краях, даже в начале XX в. [17]
   Охотой, главным образом, занимались зимой: с ноября по апрель, с перерывом в январе на ярмарку и рыбалку. Весной ловили перелетную птицу. Круглый год "белковали" только эвенки и отдельные представители других народов. Ходили они на охоту по одному и артелями. В артели охотились несколько человек вместе, а добычу делили на равные части - паи. На Тобольском Севере ханты брали русских крестьян к себе в артели для обучения на полупай. Вплоть до овладения тонкостями промысла русские получали при разделе добычи артелью в два раза меньше потомственных охотников [18].
   В Нарымском и Сургутском краях получил распространение другой вид звероловной артели. Условием договора являлось то, что русские должны были к началу промысла снабдить аборигенов-охотников съестными припасами, порохом, дробью, свинцом и прочим, за что получали по окончании промысла часть добычи [19]. Также составлялись артели по сбору кедровых орехов. Ягоду добывали индивидуально. Для выхода на охоту абориген нуждался в пополнении запасов оружия и продовольствия. Практически все крестьяне, жившие в одних селах с инородцами, назывались "припущенниками". Большинство их, а также жители северных городов и крупных населенных пунктов "помогали" охотнику собраться. Женщины шили одежду, готовили провизию (хлеб, масло); мужчины завозили оружие и муку, они же брали на себя заботу о сбыте пушнины.
   Русские, желающие охотиться, должны были кортомить (арендовать) угодья у аборигенов [20]. Оплата сильно колебалась в зависимости от доходности мест и представлений вотчинника: 5-7 рублей или бутылка водки. Большинство земельных пространств лесных и речных угодий находились в безраздельном владении инородцев и покоились на их убеждении в том, что это их собственность. Об этом же писал Г. Жерновков в "Сибирских вопросах" в 1910 г. Упоминая о том, что крестьян в Нарымском крае в 3 раза больше, чем аборигенов, он указывал, что именно последние занимают большую часть территории края (196 536 кв. верст у инородцев; 2-3 тыс. кв. верст у крестьян). "Итак - вот где основания считать край инородческим - в землепользовании", - писал он [21].
   Нередко русские крестьяне, даже живущие на Севере не одно поколение, вынуждены были кортомить угодья у аборигенов. Причем потомки переселенцев считали эти земли своими и отказывались платить "инородцам". Как это происходило на севере Тобольского округа, подробно описал С.К. Патканов. Через 2-3 года в юртах возникает новый двухэтажный дом крестьянина-переселенца, затем появляются другие дома русских "припущенников". Маленькая колония растет. Пока русских меньше, чем остяков, все мирно уживаются. Но как только число русских превышало число остяков, то они, почувствовав свою силу, проводили свои решения; принимали новых членов, распоряжались угодьями как своими, открывали кредиты на хлеб и прочее [22]. Коренное население юрт при этом продолжало считать угодья своими. Так возникали споры и взаимные жалобы о стеснении, которые шли в канцелярию губернатора. Генерал-губернатор, посетивший в 1853 г. Березовский округ, получил их вместе с просьбами крестьян о наделении их 15-десятинным наделом [23]. О том же ходатайствовали в 1903 г жители Обдорска [24].
    По берегам Оби, где с XVII в. возникали русские города и поселки, отношения пришлых и аборигенов были намного теснее. Главным занятием и тех и других здесь было рыболовство. Многие из них заводили огороды, держали скот, строили русские дома и носили русскую одежду. Были даже "мало обучившиеся российской грамоте". Аборигены, однако, не оставляли своей склонности к кочевой жизни: "…некоторые во время отлучек за промысловым зверем или рыбой дома и скот оставляют без присмотра на произвол" [25].
   В большинстве случаев там, где русские и аборигены жили одним хозяйственным циклом (охота, рыбалка, другие промыслы), русские хозяйства отличались лишь лучшим содержанием скота и хлебопашеством, где оно было возможно. Также материальные возможности пришлого населения расширял дополнительный промысел - заготовка леса (дров для пароходов; шпал для железной дороги). Русские и зыряне, в частности, работали в Березовском округе на пристанях Сибирякова и Носилова [26]. В Нарымском крае русские также имели возможность зарабатывать на пристанях [27].
   С развитием товарно-денежных отношений промышленное значение получило рыболовство. Его доходность росла за счет инвентаря и новых технологий. Точнее говоря, новым это было только для аборигенов. Для русских это был старый обычай неводьбы артелью [28]. Разумеется, аборигены рыбачили и без участия русских. Рыболовство давало им пищу летом и запасы на зиму (юрок, порса, клей). Однако оно обеспечивало их естественные потребности и промышленного размаха не имело.
   Способы лова у русских предпринимателей во второй половине XIX в. были нередко браконьерскими. Тобольский окружной исправник в 1880 г. в своем рапорте писал, что, несмотря на запрет ловли самоловами от 8 февраля 1879 г., Бронников, Хомен и Корнилов продолжают перекрывать реку и ежегодно вывозят с Оби 20 тыс. голов осетра каждый [29]. Много мелкой рыбы просто выбрасывалось на берег. Бывало, что улов пропадал из-за недопоставки соли [30]. Местное население, даже рыбачившее для себя, несло убытки. Так, купец Плеханов перекрыл в 1830 г. реку Малую Обь возле юрт Собских и оставил живущее ниже хантыйское население практически без рыбы [31].
   Крестьяне и инородцы рыбачили круглый год, но основной сезон был с июля по ноябрь. Промышленники неводили до начала сентября. К лету на Обь перекочевывали аборигены с семьями, ставили по берегам свои летние жилища и приезжали на промысел крестьяне и мещане из окрестных сел, семьи которых оставались дома вести хозяйство. Наиболее доходные рыболовные пески по реке Оби аборигенные поселки сдавали в аренду. "Вообще следует заметить, что по своей бедности и по своему беспокойному характеру инородцы мало способны и склонны к предприятиям, требующим средства и проявления энергии", - не без основания замечал С.К. Патканов [32]. Если же в "инородческом" селе проживало до половины русских "припущенников", то нередко сами жители эксплуатировали свои богатства, договариваясь о кредите с торгующим крестьянином или купцом. Предприимчивые крестьяне из других волостей нередко сами кортомили у аборигенов пески или выкупали пай (1-2 рубля) на менее доходных угодьях (речках, озерцах), где хозяева "колыданили" сами.
   Хорошие неводные пески арендовали крупные рыбопромышленники. По сведениям А.А. Дунина-Горкавича, в конце XIX в. их было 333 и они почти постоянно кортомили одни и те же угодья с древнейших времен [33]. В 1894 г. на 78 сданных в аренду песках было 130 инородцев-собственников, 410 пайщиков (имевших долю в общественной собственности) остальные около 10 тыс. человек были рабочими-рыболовами.
   Хантам-собственникам было выгоднее сдавать пески, так как для их самостоятельной разработки с тем же размахом у них не хватало возможностей. Аборигены обычно не имели своих неводов, соли, не были знакомы с процессом засолки и еще меньше были готовы к тому, чтобы взять кредит и решить проблему удачного сбыта рыбы. Гораздо проще было наняться в артель к промышленнику.
   Рыболовные артели состояли из 6-12 человек. Каждый имел свою долю. Улов делился на равные части. Половину, треть или 2/5 улова получал промышленник, остальные доли делили пайщики между собой. Как правило, его сдавали тому же промышленнику по заранее или только что установленной цене. Вариантов этих отношений было множество [34]. Аборигены, не имешие угодий, и приезжие крестьяне нанимались в обычную артель. Любая артель получала подъемные или задаток (10-15 рублей), орудия лова, содержание в процессе работы и оплату 15-30 рублей в конце работы каждому.
   Лучшими работниками при неводьбе считались "ясашные", но при каждой артели нанимались русские для последующей обработки рыбы [35]. С.П. Швецов полагал что, русским рабочим платили больше. Вероятно, это высказывание имело под собой то основание, что аборигены брали оплату продуктами и другими вещами по завышенным ценам. Зато они все лето могли кормить свои семьи мелкой рыбой, неучтенной частью добычи и сделать необходимые на зиму запасы. Нередко рыбопромышленники также платили за них ясак и казенные долги за муку.
   Крестьяне на неводьбе жили хуже - в общих бараках. "В числе рыбаков встречается не малое количество ссыльных всех категорий, как русских, так и представителей других национальностей, например черкесов, поляков, которые все лето рассчитывают иметь готовый стол и кров и получить на зиму небольшую сумму денег. Инородцы разных племен, населяющих Тобольскую губернию: татары, бухарцы, остяки и даже самоеды, Все это называют рыболовной артелью" [36]. Крупные рыбопромышленники арендовали пески, организовывали их эксплуатацию артелью, скупали у других рыбаков улов, вывозили его на пароходах, а взамен поставляли в край все необходимое.
    Официально сдача песка разрешалась не более чем на 4 года, но далее контракт продлевался снова, так как собственники начинали зависеть от арендатора. Такими кормильцами во второй половине XIX в. в Березовском округе были купцы Зыряновы, Новицкие, Плеханов, Плотников, Дворников, Булатников, Бронников, крестьянин Матошин и др. В Сургутском крае: нарымские купцы Родюковы, сургутский купец Суханов, чиновник И. Туполев и др. В Нарымском крае рыболовные угодья селькупов арендовали купцы Родюковы, Алексеев, Серяковы, мещане Прянишников, Бутурлин, Кайдаловы и др. [37] Кортомили обычно по несколько песков сразу за 30-70 рублей в год каждый. Но были и дорогостоящие пески - до 300 рублей за лето.
    Не всегда сдача песков была добровольной. Так, в 1856 г. селькупы Тымских волостей Нарымского края допустили на свои пески Родюкова и Прянишникова единственно потому, что взяли у них 17 лисиц для сдачи ясака [38].
   Условия сдачи улова промышленники устанавливали максимально выгодные для себя. Летняя рыба принималась поштучно мерная, а зимой на вес. Мерная рыба: осетр 5 четвертей (90 см), нельма 12 вершков (54 см), муксун 9 вершков (40,5 см). Меняли рыбу от середины глаза до основания хвоста. Муксун до 38 см шел за одного мерного, а меньше - 4 за 1 мерного. Причем тот факт, что более короткая рыба могла весить больше, не учитывался при сдаче. По свидетельству И.С. Полякова - чем дальше на север, тем рыба стоила дешевле. Если в среднем течении Оби и Иртыша до Березова за 1 рубль сдавали 8,5 муксунов, между Березовом и Обдорском - 10; ниже Обдорска - 12; по Обской губе - 20, а по Надыму (северный приток Обской губы) - 25-30.
   Нельзя сказать, что аборигены не понимали, как их обмеривают и обвешивают. В 1868 г. березовский исправник докладывал губернатору о жалобах "инородцев" на обман и необходимость принимать рыбу на вес, а не на меру. Губернатор поддержал его предложение, но вместе с тем выразил сомнения на тот счет, что административные меры могут повлиять на договоренность между рыбопромышленниками и аборигенами. И даже выразил опасения, как бы дополнительные меры не навредили инородцам еще больше [39].
    Неравномерно были распределены доходные угодья среди самих коренных жителей Севера. Нередко они сосредоточивались во владении нескольких человек. Так лучшее на реке Оби место - остров Яр - принадлежал двум братьям Хозери и Полетэ. Они получали аренду с него 400 рублей. Об этом писал и А.А. Дунин-Горкавич [40]. В Нарымском крае по свидетельству Г. Жерновкова селькупы в двух волостях получали с оброчных статей 1600 рублей на 132 человека, а в Водяных юртах инородцы повымерли и угодья их достались одному, известному в крае как Андрюшка Купорос, "который отдает угодья в аренду, деньги пропивает, а сам живет за 200 верст в работниках".
   Вновь переселяющиеся на Север русские крестьяне также нуждались в угодьях. Особенно остро встала эта проблема в Нарымском крае в конце XIX века, где русское население по реке Оби уже превысило коренное в 3 раза. Там еще в 1849-1852 гг. крестьяне деревни Новоильинской Кетской волости обратились в казенную палату Томской губернии с просьбой отмежевать им необходимый надел, что и сделал землемер Ромашов. В надел вошли 6 запорных истоков и 10 неводных озер, которые раньше селькупы сдавали упомянутым крестьянам в кортом. Аборигены были приглашены на межевание, но не явились, а сразу подали жалобу на стеснение их крестьянами [41].
   В 1877 г. крестьяне Пиковской волости деревень Северной и Волковой на реке Оби обращались к губернатору с просьбой о наделении их рыболовными и другми угодьями, прилегавшими к их селениям. Свою просьбу они поясняли тем, что инородцы стесняют их в рыбопромышленности, составляющей здесь "почти единственное средство к жизни всех обитателей Нарымского края". Казенная палата признала справедливым наделить пиковских крестьян землей по 21-десятинной норме [42]. В 1891 г. (16 июля) вышел государственный указ, уравнивающий в правах пользования местных крестьян и инородцев, а в 1896 г. (23 мая) были отменены исключительные права аборигенов на землю [43].
   Тем не менее коренное население продолжало сдавать русским в кортом рыболовные и охотничьи угодья, сенокосные луга и кедровники [44]. Споры не были повсеместными, в основном аборигены и русские жили мирно и совместно пользовались угодьями еще до указов правительства. Так, не нуждались в межевании русские крестьяне села Тогурского и селькупы юрт Конеровых [45], русские Парабельской волости и селькупы Нижнеподгородней инородной управы [46].
   Но так было не всегда. Антагонистические отношения сложились у пиковских селькупов и объездчиков Пиковской пристани. В пользовании инородцев Пиковской волости находилось 300 тыс. десятин земли (330 тыс. га) по реке Пиковке в пойме реки Оби; по 6 тыс. десятин (6,6 тыс. га) с пойменными лугами, кедровыми лесами, стерляжьими ямами на одного селькупа. По свидетельству нарымского лесничего, пиковские селькупы сдавали угодья в кортом и сами промышляли рыбу и орех для себя. При чем как им самим, так и вместе с арендаторами опромышлить район полностью никогда не удавалось. Но стоило только объездчикам Пиковской пристани посягнуть на орех и наловить рыбы в ближайшем к ним истоке "Пыжик" бесплатно; они тут же подали жалобу в Казенную Палату о стеснении их "обездоленных". Исток "Пыжик" сдали в кортом Тобольскому крестьянину Казарову и в довершении всего "произвели нашествие на пристань" и избили одного крестьянина. В результате этого русские же работники чувствовали себя виновными [47].
   В начале века положение постепенно начало меняться. В 1903 г. объездчик по хозяйственным заготовкам лесных материалов на Подвальной пристани Волков очень удачно произвел подледный лов рыбы (наложил 3 воза). Инородцы юрт Ганькиных сбежались и с криками и руганью перекрыли ему дорогу, велев добровольно отдать им рыбу. На это Волков ответил: "Жалуйся кому угодно, а пойманную мною рыбу не отдам, кто подступит - того пешней". Он увез и сдал улов торгующему крестьянину Комарову за 50 рублей. Комаров по пунктам высчитал все, права присущие Волкову как крестьянину Кетской волости и объездчику, по службе проживавшему в отдаленной местности. В итоге суд жалобы инородцев отклонил, хотя по заверениям нарымского лесничего, раньше Волкова признали бы виновным. А в 1905 г. вышел указ о разрешении работникам пристаней пользоваться близлежащими угодьями для собственного употребления.
   Но и в 1910 г. эти конфликты имели место, так как весной крестьяне и работники Пиковской волости просили лесничего выдать им копии всех правительственных указов и распоряжений, разъясняющих их права в Нарымском крае [48]. То же было и в других районах края.
   В начале XX в. казна взяла на себя функции, ранее исполнявшиеся аборигенами и стала выдавать билеты на пользование теперь уже "казенными дачами". Однако и в 1915 г. русские новопоселенцы продолжали договариваться о кортоме с инородцами, игнорируя полномочия казны: "Обыкновенно поселившиеся указывают на то, что место, где они поселились, инородческое, а потому арендная плата уплачивается ими остякам. Так по реке Оби возникли поселки Кызыльцевский мыс, Перфиловка, Карга, Новникулкина, Висков Яр; по Тыму - Тимоль-Карама. Кроме того, между остяками живет много пришлого люда, который строил дома из казенного леса безпошленно" [49].
   Были среди них и такие энергичные люди, как Илья Азаков - крестьянин Парабельской волости, промышлявший на реке Васюгане в начале XX в. Он платил казне за малодоходное место Муч-Пар и предъявлял эту справку хантам как разрешение на промысел, а сам промышлял во всех доходных местах, включая угодья традиционного пользования аборигенов [50].
   В XIX - начале XX вв. русских и народы Севера связывали долгосрочные торговые отношения и так называемая "кредитная система". В Обдорске еще в начале XIX в. обмен происходил так: купец раскладывал на берегу Полуя свой товар и отъезжал. "Самоед" подходил, брал то, что ему нужно, и клал рядом свой товар, который хотел выменять. Если купцу эта вещь нравилась, то он брал ее и оставлял свой товар. Постепенно обмен оживился [51].
   Предметом торга с инородцами служило все, что добывалось последними путем охоты и других промыслов: пушнина, перо, пух, кедровый орех и пр. В свою очередь, аборигены нуждались в муке, чае, табаке, соли, вине, ситце, порохе, дроби и т.д. Осторожная вначале "немая" торговля вскоре стала идти вполне по русским традициям: с рядом, рукобитьем и угощением [52].
    Еще в начале XIX в. основу торгового обмена составлял пушной промысел соболя. По словам земского заседателя Кондинского участка Березовского округа, титулярного советника А. Титова: "Торговые люди, в зимнее время, шныряли везде и забивались во все отдаленные местности, презирая пространства, чтоб приобресть этот продукт из первых рук от ловцов-охотников. В связи с истреблением урманов пожарами и уменьшением зверя все жители южной половины края обратились к рыбопромышленности" [53].
   Оплотом торговли стали северные русские города и крупные русские поселки. В Обдорске в 1815 г. было 13 домов и амбаров для торговли с аборигенами. Березовский исправник докладывал об этом так: "Приказчики купцов Широкова и Крупенникова живут там почти безвыездно и в не позволенное время торгуют с остяками разным мелочным товаром, например табаком, каравайчиками, чего ради князец просил выслать всех из Обдорска" [54]. Об этом же писал кондинский земский заседатель: "Для постоянной жизни в Обдорске необходимо иметь на круглый год в запас два продукта, два фактора эксплуатации инородцев - хлеб и вино. Не имеющим ни одного из этих продуктов незачем оставаться в Обдорске" [55].
   С падением пушного промысла казну стало беспокоить плохое поступление ясака и низкое качество сдаваемого меха. Участились случаи, когда, угостившись двумя бочками вина, аборигены уже не могли заплатить подать. И сам князь Тайшин жаловался на засилье торговых [56].
   В 1844 г. вышел правительственный указ, запрещавший торговым людям въезжать в селения инородцев, вести с ними торговлю и оставлять там свои товары до взноса ясака в казну. Сроки торговли были строго определены два раза в год: в январе и летом с 15 июля до 1 сентября [57]. Эта мера, по свидетельству купца Родюкова, во-первых ударила по торговцам - пали некоторые капиталы, во-вторых, сами аборигены стали претерпевать нужду в житейских и необходимых потребностях. А между тем лучший мех в казну так и не поступил. Казенный хлеб в государственных запасных магазинах был дороже, и его все равно не хватало. А чтобы рассчитаться с казенным долгом и пропитать семейство, инородец должен был наниматься в работники или уходить за несколько тысяч верст на золотые промыслы, оставив семью на произвол судьбы. Однако слепое следование закону никогда не было сильной стороной русского торговца, а проследить за его исполнением в диких урманах Севера было почти невозможно.
    Затишье, о котором пишет Родюков длилось недолго и имело те последствия, что торговцы стали по возможности учитывать интересы казны: выплачивать за аборигенов ясак, а нередко и долги хлебным магазинам. Сургутский отдельный заседатель в своем донесении тобольскому губернатору в 1863 г. писал: "…въезжая ныне, в мае месяце, по реке Ваху для принятия от старшин Ваховской, Салтыковской и Лумпокольской инородных волостей кабинетного ясака, я застал уже тут торговых из сословий казаков и мещан, въехавших в означенные волости и проживающих там вопреки сделанному им мною, строгому внушению…" [58].
   То же было и в Нарымском крае уже в 1847 г.: "Как ни строго воспрещено купечеству и жителям заниматься разными торговыми промыслами, въезжать на встречу ясачных прежде взноса ясака, но они вопреки постановлению въезжают сами или посылают от себя приказчиков…" [59]. А проследить рядового крестьянина, отправившегося "в остяки", было уже совершенно нереально. Н.А. Абрамов, говоря о жителях Березова, писал, что, "набрав у купцов в долг муки и разных товаров "на инородческую руку", они отправляются в юрты остяков, зимою на оленях, а летом на лодках, выменивают там рыбу, пушного зверя, орехи, птичье перо, сдают их приезжим в Березов торговцам, расплачиваются с заимодавцами, потом вновь набирают в долг товаров, опять сбывают их инородцам и этим прибытком продовольствуются целый год" [60].
    Это положение со временем существенно не изменилось. В 1913 г. томский уездный исправник в своем рапорте губернатору писал, что пушнину инородцы не возят в русские поселки, она забирается у них на месте торговцами, поселившимися еще с осени и выдавшими им вперед товара и денег с 20 % в год на выданную сумму. Так что и после сдачи пушнины инородцы остаются им должны [61].
    Кредитная система играла решающую роль в торговом обмене аборигенов и русских, несмотря на различные административные меры. В XIX в. она переживала период своего расцвета. Как об этом писал в своем исследовании С.К. Патканов: "Теоретически рассуждая, аборигены могли бы продать сами сырые продукты своих промыслов в городах и на вырученные деньги купить себе все необходимое. Но на деле, во-первых, инородец не всегда богат этими продуктами, а во-вторых, не имеет для этого перевозочных средств. У кого же есть собаки или лошади, дорога все равно не по карману из-за кормов, продовольствия и других затрат" [62].
   Главными транспортными путями на Севере были реки. Летом перемещались по ним на разных плавающих средствах, а зимой по льду на оленях, собаках или лошадях. В межсезонье дороги практически не было. Извоз на севере был необыкновенно дорог. По подсчетам титулярного советника Титова, при цене перевозок 1 рубль с пуда Березовский край в среднем ежегодно тратил на ямщиков, вывозивших рыбу, до 15 тыс. рублей [63].
   Благодаря кредитной системе аборигены могли сдавать продукты промыслов на месте и получать взамен все необходимое. Раз в год, обыкновенно в декабре, торговец делал со своими клиентами расчет: с одной стороны, он "приводил в известность" общую сумму долгов за год, т.е. забранного товара, с другой - стоимость рыбы, ягоды и других продуктов, принятых им в течение года, и в зависимости от того, какая сумма оказывалась большей, или выдавал им остаток, или записывал в счет будущего года и снова открывал кредит.
    Менее других зависели от кредита оленеводы. Олени давали им экономическую независимость и мобильность. Они появлялись обычно раз в год на Рождественской ярмарке в Обдорске или Сургуте. Расположившись недалеко от города, они сдавали ясак, выменивали на пушнину и оленьи шкуры необходимые товары. Чаще всего они заезжали в уже знакомые дома, где их традиционно принимали и угощали.
   Оплотом Обдорской ярмарки были зыряне. Здесь они выполняли посредническую функцию между ненцами-оленеводами и приезжими русскими купцами. Ижемцы занимались скупкой у ненцев оленьих и лосиных шкур, шили из них одежду и продавали ее тобольским купцам. Л. Александров полагал, что на Севере они вполне заменили евреев. Как только ненцы размещались со своими чумами у Обдорска - зыряне уже выезжали навстречу к ним для обмена шкур на водку. "Раз выпив, самоед уже сам настойчиво просит водки… но "водки нет" - невозмутимо отвечает эксплуататор… И тут-то начинается ни обмен, ни торг, а просто обдирательство бедных номадов". Обогатившись подобным образом, они закрывались по домам и до конца ярмарки не выходили, распуская слух о том, что в Ижме цены повыше, и они туда повезут товар. Тобольские купцы нервничали и поднимали закупочные цены. Как только эти цены доходили до намеченной зырянами суммы, они тут же начинали все продавать [64].
    Более зависимыми от кредита были охотники дальних урманов по притокам реки Оби. У них был товар, который нуждался в сбыте, и не было транспортных возможностей, чтобы вывести его и продать в городе. На следующий сезон охотник нуждался в продовольствии, порохе, дроби, а других источников дохода у него не было. Эти заботы брали на себя кредиторы. Задача кредитора заключалась в том, чтобы обеспечить себе поставщиков пушнины на следующий год за счет долгов. К долгам ханты относились очень серьезно - за отца неоплаченный долг отрабатывал сын. Иногда это выглядело совсем абсурдно. По свидетельству И.С. Полякова - Булатников из Кушеват 20 лет арендовал у сына князя Артанзиева сор на Оби за долг отца в 15 рублей [65].
   Сначала долг записывался на дощечке: сумма долга соответствовала числу зарубок на ней. Дощечку разрубали вдоль, и у каждого оставалась одинаковая часть. По мере выплаты долга дощечку укорачивали, отрубая по зарубкам [66]. Однако в случае постоянного кредита палочки явно не годились, а записи велись только одной стороной. Ни один задолжавший абориген не знал истинной суммы своего долга. Но они шли на это, так как при любых условиях снова получали кредит. Доверительные отношения между сторонами закреплялись водкой. Кредитор тоже рисковал, так как его охотники не всегда были удачливы, но всегда хотели есть, а погодные условия и дороги всегда были плохие и цены на товары колебались. Кроме зимы, ярмарки проводились также летом или при сдаче ясака. В селах Селиярском и Ларьятском - в мае в "Петров день", в селе Юганском - в июне и т. д. На них также продавались продукты звероловства.
   Прочные системы зависимости сформировались в середине XIX в. в рыболовстве. Крупные рыбопромышленники, арендовавшие по реке Оби угодья, обеспечивали своих подопечных аборигенов необходимыми продуктами, платили за них ясак и казенные долги, обеспечивали рабочими местами на лето и выдавали орудия производства. Они поставляли пароходами соль, продукты питания и другие товары, а обратно вывозили рыбу. Кроме того, на месте необходимо было организовать работу артели, проследить за посолом рыбы, заплатить за аренду и потратиться на содержание песка в полном порядке (4-6 тыс. рублей). Они же скупали обычно весь свободный улов [67]. Как описывал эти отношения B.С. Поляков: "Новицкие кормят остяков, обувают, одевают, несут за них ясак и подати на громадном протяжении от Кондинска до Шеркалов, по Казыму и Сосьве, при этом они арендуют их угодья, доставляя им кусок хлеба…" [68].
    В Березовском и Сургутском краях были "благодетели", отправлявшие свои суда из Тобольска каждую осень за рыбой и другими продуктами промысла, это купцы Плотников (5 судов), Корнилов (7 судов); Киселев (2 судна); Сыромятников (1 судно); Федотов (2 судна); Рымарев (2 судна); Толстых (1 судно); Фофанов (2 судна); Бронников (3 судна); торгующие крестьяне: Матошин (3 судна); Фролов (1 судно); Новицкие (4 судна); Хомен (1 судно); Казанцев (1 судно); Попов (2 судна); Протопопов (1 судно) [69]. На севере Тобольского округа торговали рыбой Шеймины, Кузнецовы, Земцовы и др. Один Попов, по словам С.К. Патканова, вывозил в Тобольск ежегодно 100 тыс. пудов рыбы и 3 тыс. пудов брусники [70].
   Одним из таких кормильцев в Васюганье был тарский крестьянин Федор Алексеев, который в 60-е гг. XIX в. завел, по словам Н.П. Григоровского, правильные отношения с остяками, подвозил им свои товары в определенные сроки, устроил дороги за свой счет между некоторыми селениями и юртами. Он стал покупать товары в Тюмени, доставлять их к Васюгану пароходами, а оттуда развозить по верховьям своими барками и каюками [71].
   Такую же роль на реке Кети играл местный крестьянин Комаров, который скупал всю рыбу по реке и обозами сбывал ее в Томск [72]. На реке Оби эту функцию взяли на себя купцы Родюковы [73]. Годовые обороты торгующих крестьян составляли 20-30 тыс. рублей, а крупных рыбопромышленников - до 80 тыс. рублей. Они же поставляли хлеб и другие запасы в казенные магазины. Их же первых обвиняли в недопоставке хлеба в случае голода.
   Естественно, что чиновники видели, как государственный и их личный интерес уплывает от них в руки торговцев. Как писал в 1884 г. березовский окружной исправник: "Многие инородцы Березовского края теперь совсем закабалены русскими, они находятся у них в постоянном долгу. Они без посредства их не могут даже уплачивать государственных податей и повинностей [74]. Разумеется, среди "злодеев" не последнее место занимали зыряне, которые к тому же занимались скупкой и перепродажей рыбы у северных манси [75]. Мнение чиновников разделяли многие путешественники и бытописатели, наблюдавшие убогий быт "детей природы". Однако предлагаемые ими меры носили в большей степени эмоциональный, нежели содержательный характер.
   Кредитная система продолжала действовать и после революции 1917 г. Сотрудник Комитета Севера Г. Старцев, обследовавший в 20-е гг. хозяйство Александровского и Ларьякского районов, писал: "Самым больным вопросом для всех хозяйственно-торговых организаций является кредит. Без кредита здесь немыслима жизнь инородца. Остяк, приученный старыми торговцами в течение столетий жить на кредите, и теперь не может избежать его. Все фактории кредитуют остяков. Особых условий, кроме сдачи пушнины кредитору, не существует. Срок кредитования, главным образом, сезонный, годичный. Особых начислений или взимания процентов не производится. Кредит принимается пушниной по цене, существующей к моменту расплаты". Все, разумеется, торговали "на совесть". Сибгосторг к тому же взимал с хантыйского населения дореволюционные долги, чем вызвал неподдельное удивление советского чиновника [76].
    Краеугольным камнем в конкуренции русского обывателя и государства в деле наживы на аборигенах Севера была не столько кредитная система, сколько сопутствующий ей фактор - виноторговля. За водку в руки русских торговцев попадали лучшие меха, лосиные шкуры, запасы рыбы на зиму, улов по низким ценам, предметы домашнего ремесла, праздничная женская одежда и пр. Все от простого крестьянина, живущего промыслом, как и абориген, до крупного рыбопромышленника, арендующего километры Оби, занимались виноторговлей.
   Практически при любом обмене вино фигурировало как угощение, а затем продавалось за деньги, предметы промысла и в долг. Исследователь Севера И.С. Поляков называл спаивание инородцев при сделках "коммерческой тайной" торговых оборотов рыбопромышленников [77]. Водка была, как правило, не лучшего качества, разбавленная, настоеная для крепости на табаке - зелье, способное довести приличного аборигена до полного безумия. Пьянство у них пороком не считалось, а смерть в пьяном виде считалась блаженной смертью. Пили все: женщины, мужчины, дети. Пили несколько дней, пока не кончались свободные средства. И.С. Поляков выделил у хантов два состояния опьянения: каскем-унд - полупьян (еще стоит на ногах) и корейт-унд - совершенно пьян (упал в беспамятстве). Состояние корейт-унд достигалось обязательно и желательно многократно.
   Характерный пример привел А.А. Дунин-Горкавич: когда осенью 1898 г. 18 человек манси добыли за ночь 100 пудов нельмы, то они сдали ее за 5 ведер водки и пьянствовали 5 суток, остальное время для ловли было упущено [78].
   Еще в 1803 г. князь Тайшин жаловался губернатору на то, что в Обдорске перед положением ясака проводили выставочную продажу вина 2 бочек по 40 ведер. После чего многие были "в разорении и не в состоянии к положению ясака" [79]. А господин Куницкий, проводивший выставку, получил "мягкую рухлядь" по низким ценам. Далее это перешло в систему. В Обдорске во время ярмарок ханты и ненцы могли получить вино крепостью 23-30 градусов с вредными примесями почти у каждого промышленника, ведущего торговлю с инородцами [80].
   Вот как описал обдорское гостеприимство кондинский заседатель А. Титов: "…приезжает знакомая ватага… положим хоть Мамруева, - запруживает его обширный двор оленями и валит в дом, где ожидает приезжих угощение: вино и мороженая рыба на закуску. Угостившись вдоволь вином, гости тут же одаривают радушного хозяина (песцом, шкурой молодого оленя, - каждый подарок по два рубля). Затем гости начинают требовать от хозяина вина уже за плату, но сметливый хозяин, не допуская в своем доме напиваться до положения риз и не нарушая порядка оптовой торговли - выдает каждому по крупной мере вина и отправляет их в свои чумы. За отъездом этих являются другие, и третьи, и так продолжается всю ярмарку…" [81]. Причем уличить их в нарушении правил виноторговли по заверению 1-го акцизного надзирателя Чернова, было невозможно. Вероятно, у ответственного чиновника сердце кровью обливалось, видя, как большие средства проходят мимо казны. Он утверждал, что только открытие казенных питейных заведений может исправить дело.
   Это предложение не раз возникало на Совете Главного управления Западной Сибири. Так и в 1864 г. тобольский губернатор, посетивший Березовский округ, выяснил, что "продажа инородцам в их улусах вина производится мелкими русскими торговцами - местными казаками, мещанами и инородцами промышленниками, дурного качества, по непомерно высоким ценам и большею частью на мену имеющейся у инородцев рухляди и др. продуктов…" [82]. Однако управляющий питейным сбором Делагарди отклонил предложение о легализации виноторговли в крае и заведении казенных винных складов. В своем решении он опирался на те соображения, что с устранением препятствий да при невозможности отследить законность продаж злоупотребления могут принять еще большие масштабы. По его словам, в Березовском крае была развита частная винопромышленность, - было 5 оптовых складов с запасом вина в 28 тыс. ведер и 12 питейных заведений, где водка продавалась по 4-6 рублей в зависимости от конъюнктуры.
   Аналогичным было положение и в других районах Севера. Нарымские крестьяне гнали самогон, продавали его местным аборигенам и экспортировали в Сургутский край [83]. Об этом же писал тогурский отдельный заседатель в 1854 г.: "Главный их порок есть пьянство, через что в свободное от промыслов время нанимаются в работы к одному или двум хозяевам, забирая вперед в виде задатка деньги, пропивают, а при изобличении в этом - долг свой заслуживают с охотой…" [84]. И все это на фоне того, что виноторговля была запрещена официально в стойбищах и на ярмарках инородцев, а за недоброкачественность продукта закон предусматривал штрафы от 40 до 60 рублей.
   Только в 1892 г. продажа вина была разрешена на ярмарках и торжках, а также в селениях оседлых инородцев. Это решение не распространялось на кочевых инородцев Нарымского края, но, учитывая реальные факты, хочется повторить слова кондинского заседателя Титова: "При чем же здесь закон о виноторговле вообще?" [85]
   С оленеводами, наиболее самостоятельными в экономическом смысле, были также в XIX в. политические проблемы. В 1827 г. до Тобольского губернатора дошли сведения о том, что, оленеводы-ханты и ненцы собираются напасть на Обдорск и перебить всех русских во время ярмарки, если их принудят к принятию христианства и несению денежной повинности. Тобольский губернатор выехал в декабре в Обдорск и вынужден был лично встречаться с князем Матвеем Тайшином и старшиной Пайголом Науменом, чтобы развеять эти слухи. Заверения губернатора о том, что никаких денег с бродячих инородцев брать не будут и крестить насильно их никто не собирается, успокоили Тайшина. А Пайгол продолжал не верить и лукаво спрашивал: "Зачем прислали мне красный кафтан?" Проживание с октября месяца в Обдорске штурмана 12-го класса Иванова, прибывшего для описания острова Белого на Обской губе, было воспринято ненцами как тот факт, что белый царь хочет обмерить и забрать их землю. И даже после разъяснений губернатора они отказались дать штурману оленей и провожатого. Ханты дали. "Земля наша состоит изо льда - штурман там замерзнет, не для чего ему туда ехать", - утверждал Пайгол. Однако конфликтные настроения были погашены и ярмарка прошла как обычно [86].
   Опираясь на сведения П.Н. Буцинского и Н.П. Абрамова, можно сказать, что ненцы никогда не испытывали особого расположения к русским властям, да и со своими соседями жили не всегда мирно: грабили крещеных хантов. Потому события XIX в. можно считать уже отголоском прежнего воинственного настроя. Ваули Пиеттомин был обычным разбойником до его канонизации в легендах и советской литературе, грабил и своих и чужих без разбору, за что и был бит кнутом и сослан в 1839 г. в отдаленную Сургутскую волость. Однако в 1841 г. вернулся, собрал ватагу из 300 человек, которые далеко не все следовали за ним добровольно, перекрыл дорогу на Обдорск ненцам-оленеводам и велел ясак платить ему. Ваули называл себя новым царем, низложил князя Тайшина, а ночью намеревался напасть на Обдорск, сжечь церковь и заколоть всех русских. Обдорский мещанин Нечальский, знакомый с ним по торговым делам, заманил его обманом с небольшой свитой в город. Там за угощением небольшой отряд казаков захватил в плен "народного вождя" и его приближенных [87].
   Рядовой бунт отражал факт отчужденности и недовольства ненцев русскими торговыми людьми и русской властью. Этими настроениями и воспользовался разбойник Ваули. Нельзя не увидеть связи между этими событиями и почти полным отсутствием ненцев среди управленцев края (ханты были). Даже князь у ненцев и хантов был один - хант М. Тайшин.
   Характерный случай произошел в 1853 г., когда Обдорск посетил генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорт и, пробыв там до 15 января, не мог дождаться главных представителей ярмарки - отдаленных кочевников. Те же, полагая, что генерал приехал брать их в солдаты, так и не появились в городе до его отъезда [88].
   Не случайным в этом смысле выглядит прошение самоедского старшины Илбалды Седлиева, написанное им 5 февраля 1864 г. на имя государя императора. Ссылаясь на то, что ненцы Конинской, Тименской и Большеземельной тундр сами платят в казну ясак, он просил разрешение и им также вносить подать самим, без посредства "остяцкого князя", который, разумеется, делал им каждый год "обременения". Совет Главного управления Западной Сибири признал, что "самоеды" отличаются от "остяков" по обычаям, роду и решил выделить им своего князя, разрешил вносить ясак в Государственную казну по квитанции Земской полиции, а также выслать им священника [89]. Так вместе с административной пропиской в русском государстве предлагалось принять и его официальную религию.
   Немалую роль в отношениях русских крестьян и коренных жителей играл религиозный фактор. И.Я. Неклепаев, специально изучавший обычаи и поверья русских жителей Сургутского уезда, писал, что русские-христиане считали инородцев собаками: "Остяки, по мнению сургутян, поклоняются чорту. А известно, говорят они, кто чорту кланяется, разве хороший человек? Знамо дело - собака". Нехристя считалось возможным обидеть, обмануть, ограбить, что почиталось актом молодечества и удали. Однако далеко не все решались идти на конфликт с остяками из-за суеверного страха перед остяцкими богами и колдунами, якобы напускавшими на русских обидчиков "порчу" и "безумку". Русские переняли у хантов и суеверия, связанные с медвежьим культом, веру в мамонта, живущего под землей, некоторые способы лечения [90].
   В ходе торгово-промышленного освоения Севера Западной Сибири в XIX - начале XX вв. у пришлого (русского и зырянского) населения сформировались прочные хозяйственно-культурные связи с коренным населением региона. Экономическое взаимодействие с оленеводами края (ненцами, эвенками, частью манси и хантов) у русских носило характер свободного торгового обмена, а с зырянами - конкуренции. С охотниками и рыболовами Севера эта связь имела форму кредитной системы. Причем рыболовы, живущие по реке Оби, находились в большей зависимости от пришлого населения, так как не всегда имели даже орудия труда. Интересно, что суть хозяйственных связей не зависела от того, к какому социальному слою (классу) принадлежал представитель пришлого этноса: крестьянин или промышленник, - менялись только масштабы.

назад дальше



  
  [1] Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера (XVII-XIX вв.). Томск: Изд-во Том. ун-та, 1990. С. 184.
  [2] Швецов С.П. Очерки Сургутского края // Записки ЗСО ИРГО. Кн. X. Омск, 1889. С. 7-87.
  [3] РГИА. Ф. 391. Оп. 1 Д. 259. Л. 83.
  [4] Бартенев В. На крайнем северо-западе: Очерки Обдорского края. СПб., 1896. С. 47-48.
  [5] Козьмин В.А. Оленеводство коми-ижемцев в Западной Сибири // Антропология и историческая этнография Сибири. Омск: Омский госуниверситет, 1990. С. 73-80.
  [6] Якобий А.И. Угасание инородческих племен Тобольского Севера. СПб. 1900. С. 15.
  [7] ГАТО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 189. Л. 14 - 15.
  [8] Дунин-Горкавич А.А. Тобольский Север. М., 1904. Т. 1. С. 120-131.
  [9] РГИА. Ф. 1291. Оп. 84. Д. 10. Л. 201.
  [10] Северная Сосьва. (Исторические и современные проблемы развития коренного населения). Шадринск, 1992. С. 16-26.
  [11] Пелих Г.И. Происхождение и история селькупов. Томск: Изд-во ТГУ, 1972. С. 545.
  [12] Орлова Е.Н. Население по реке Кети и Тыму, его состав, хозяйство и быт. Красноярск, 1928. С. 48-55.
  [13] ГАНО. Ф. 354. Оп. 1 Д. 229. Л. 1-7.
  [14] Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера… С. 172.
  [15] ГАОО. Ф. 3. Оп . 9 Д. 15201. Л. 35; Оп. 3. Д. 3569. Л. 39.
  [16] ГАТО. Ф. 3. Оп. 44. Д. 4052. Л. 2-30.
  [17] Орлова Е.Н. Население по реке Кети и Тыму… С. 18-20, 28.
  [18] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Тобольская губерния. Тобольский округ. СПб. 1892. Вып. XIX. С. 58-60.
  [19] Костров Н. Юридические обычаи крестьян-старожилов Томской губернии. Томск: Тип-лит. Макушина и Михайлова, 1876. С. 60.
  [20] ГАТО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 39.
  [21] Жерновков Г. Нарымский край // Сибирские вопросы. 1910. № 4. С. 74-83.
  [22] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Тобольская губерния. Тобольский округ. СПб. 1892. Вып. X. С. 42-131; ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 41. Д. 393. Л. 3-4.
  [23] ГАОО. Ф. 3. Оп. 12. Д. 17786. Л. 141-147.
  [24] РГИА. Ф. 391. Оп. 1. Д. 259. Л. 131-133.
  [25] ГАТО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 604. Л. 34.
  [26] РГИА. Ф. 391. Оп. 1. Д .259. С. 83.
  [27] ГАТО. Ф. 240. Оп. 1. Д. 840. Л. 1-41.
  [28] Швецов С. Очерки Сургутского края // Записки ЗСО ИРГО. Омск, 1889. Кн. X. С. 1 - 87.
  [29] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 41. Д. 370. Л. 120.
  [30] Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. СПб.: Тип. Академии наук, 1877. С. 152-157.
  [31] ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 959. Л. 80-88.
  [32] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Вып. X. С. 251-253.
  [33] РГИА. Ф. 391. Оп. 1 Д. 259. Л. 33-83.
  [34] РГИА. Ф. 391. Оп. 1 Д. 259 Л. 33 - 83; Зиновьев В.П. Артель в дореволюционной Сибири // Проблемы социально-экономического развития и общественной жизни России (XIX - начало XX вв.). Омск, 1994. С. 26-38.
  [35] Дунин-Горкавич А.А. Особенности условий рыбопромышленности на Тобольском Севере. СПб., 1904.
  [36] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Вып. X. С. 153.
  [37] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп .41. Д. 356. Л. 4 - 14; Д. 370. Л. 116 - 120; ГАТО. Ф. 144. Оп. 1 Д. 198. Л. 1; Д. 206. Л. 1; Д. 213. Л. 1 - 4; Д. 214. Л. 1; Д. 215. Л. 10, 26 и др. Зиновьев В.П. Родюковы // Сибирь в XVI-XХ веках. Экономика, общественно-политическая жизнь и культура. С. 86-94; Зиновьев В.П. Нарымские рыбопромысловые пески // Земля Каргасокская. Томск, 1996. С. 214-221.
  [38] ГАТО. Ф. 144. Оп. 1 Д. 511. Л. 11
  [39] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 41. Д. 356. Л. 6, 15.
  [40] Дунин-Горкавич А.А. Тобольский Север. СПб., 1904; РГИА. Ф. 391 Оп. 1 Д. 259. Л. 33-38.
  [41] ГАТО. Ф. 144. Оп. 1. Д. 385. Л. 1-16.
  [42] ГАТО. Ф. 144. Оп. 1. Д. 144. Л. 28.
  [43] ГАТО. Ф. 240. Оп. 1. Д. 486. Л. 118-119.
  [44] РГИА. Ф. 391. Оп. 1. Д. 259. Л. 103-105; Зиновьев В.П. Лесные и рыбные промыслы Причулымья в XIX - начале XX в. // Земля Асиновская. Томск. 1995. С. 77-84.
  [45] ГАТО. Ф. 144. Оп. 2. Д. 72. Л. 1-3.
  [46] Там же. Д. 196. Л. 19.
  [47] ГАТО. Ф. 240. Оп. 1. Д. 11 - 15.
  [48] Там же. Д. 486. Л. 96-120.
  [49] Там же. Л. 303.
  [50] Там же. Л. 351-352.
  [51] Бартенев В. На крайнем северо-западе: Очерки Обдорского края. СПб., 1896. С 25.
  [52] Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера… С. 188.
  [53] ГАОО. Ф. 3 Оп. 9. Д. 15201. Л. 33-35.
  [54] РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 477. Л. 92-99.
  [55] ГАОО. Ф. 3. Оп. 9. Д. 15201. Л. 48.
  [56] ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 28. Л. 1-6; 25.
  [57] ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 41 - 44.
  [58] ГАОО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 5619. Л. 4 - 6.
  [59] РГИА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 23409. Л. 32-39.
  [60] Абрамов Н.А. Описание Березовского края. М., 1993. С. 26, 61.
  [61] ГАТО. Ф. Оп. 74. Д. 581. Л. 324.
  [62] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Вып. XIX. С. 288-312.
  [63] ГАОО. Ф. 3. Оп. 9. Д. 15201. Л. 37-38.
  [64] Александров Л. Обдорская ярмарка // Сибирь. 1877. № 18.
  [65] Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. С. 80.
  [66] Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера… С. 190.
  [67] РГИА. Ф. 381. Оп. 1 Д. 2349. Л. 32-39; Ф. 391. Оп. 1. Д. 259. Л. 33-63.
  [68] Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. СПб.: Тип. Академии наук, 1877. С. 75.
  [69] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 42. Д. 370. Л. 116.
  [70] Патканов С.К. Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Вып. XIX. С. 300.
  [71] Григоровский Н.П. Неведомые места и Васюганская тундра // Записки ЗСО ИРГО. Омск, 1884. Кн. VI. С. 10-12, 23.
  [72] ГАТО. Ф. 240. Оп. 1. Д. 176. Л. 14.
  [73] Восточное обозрение. 1885. № 8. С. 2.
  [74] ТФ ГАТО Ф. 152. Оп. 40. Д. 18. Л. 17-21.
  [75] Северная Сосьва: (Исторические и современные проблемы развития коренного населения.) Шадринск,1992. С. 26-40.
  [76] ГАНО. Ф. 354. Оп. 1. Д. 31. Л. 11-13; Средний Васюган - 300 лет. Томск, 2000. С. 40.
  [77] Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. СПб.: Тип. Академии наук, 1877. С. 152-154.
  [78] Дунин-Горкавич А.А. Тобольский Север. СПб., 1904. Т. 1
  [79] ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 28. Л. 25.
  [80] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 41. Д. 408. Л. 1-6.
  [81] ГАОО. Ф. 3. Оп. 9. Д. 15201. Л. 52.
  [82] ТФ ГАТО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 5900. Л. 116-121.
  [83] ГАОО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 5619. Л. 5-6. Орлова Е.Н. Население по реке Кети и Тыму… С. 28-30.
  [84] ГАТО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 604. Л. 35.
  [85] ГАОО. Ф. 3. Оп. 9. Д. 15201. Л. 56.
  [86] РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 3. Л. 2 - 5.
  [87] РГИА. Ф. 1405. Оп. 39. Д. 1432. Л. 6 - 9. Судьбы народов Обь-Иртышского бассейна: Сборник документов. Тюмень, 1994. С. 23-27.
  [88] ГАОО. Ф. 3. Оп. 9. Д. 15201. Л. 57-58.
  [89] ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 39. Д. 116. Л. 2-3.
  [90] Неклепаев И.Я. Поверья и обычаи Сургутского края: Этнографический очерк // Записки ЗСО ИРГО. Омск, 1903. Кн. XXX. С. 68-78.