Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Сибирское общество в контексте модернизации. XVIII-ХХ вв.

   Долгое время история присоединения и освоения Сибири трактовалась в несколько идиллическом плане. И это связано не с отдельными какими-то фактологическими или даже теоретическими ошибками, а с общим настроением, как общества, так и всей общественной науки.
   Первый незыблемый постулат, который не подвергался ни сомнению, ни сравнению, заключался в том, что присоединение и освоение Сибири является логическим продолжением истории русской колонизации, которая и создала Русское государство. В связи с этим сибирские процессы рассматривались аналогично тому как, например, заселялись и осваивались территории Пензенской губернии или любой другой губернии европейской части России. Отсюда логически вытекало то, что процесс присоединения и освоения Сибири был совершенно русским событием, событием, прежде всего, русской истории. При этом особо подчеркивался мирный характер освоения, и даже в слове "колонизация" видели какой-то воинственный оттенок. Можно вспомнить издания трудов С.В. Бахрушина в 1955 г., когда редакция издания в своих примечаниях особо подчеркнула, что присоединение и освоение Сибири ничего общего с колонизацией Америки и уничтожением местного населения белыми колонистами не имеет [1]. При этом упор делался на то, что Сибирь осваивалась прежде всего русским крестьянином, угнетенным классом, который уже в силу этого не имел каких-то воинственных и захватнических намерений. Утверждению такого взгляда очень помогли и кампании 1950 - 1960 гг., связанные с отмечанием 300-летнего или 400-летнего "добровольного" вхождения в состав России ряда нерусских областей и республик. Сейчас, правда, в отношении последнего положение дел резко изменилось. Ряд историков из этих регионов коренным образом изменили свою точку зрения на противоположную, утверждая тезис о насильственном, грабительском уничтожении самобытной культуры аборигенных народов с приходом русских. Нам такая точка зрения, как и первая, не кажется научно достоверной.
   Второй постулат, который также не подвергался сомнению, заключался в том, что для большинства исследователей русская колонизация Сибири виделась прежде всего, как собственно русская, великорусская колонизация по своему этническому признаку на всех этапах заселения Сибири и в каждом поселенческом потоке. Отсюда логически выходили все другие постулаты, которые в общем виде можно свести к тому, что весь строй русской жизни в Сибири был точно таким же, как в какой-нибудь Тамбовской губернии. И даже все народные выступления и восстания в сибирских городах рассматривались как отражение крестьянских и казачьих восстаний в европейской части России.
   Отсюда также выходило и другое. Раз колонизация Сибири была, прежде всего, русской, то и населению Сибири не оставалось ничего иного, как защищать и укреплять родное Русское государство. Исторический опыт испанской колонизации, когда отдельные конквистадоры иной раз поднимали восстания и даже пытались образовать независимые королевства, не учитывался и не рассматривался. Происходила некоторая реставрация одного из тезисов уваровской "тройки": русский мужик исконно верен самодержавию, то бишь Русскому государству. В силу этого и вся политика государства как во внешнеполитическом, так и внутриполитическом планах рассматривалась почти всегда как позитивная. И даже отдача китайской стороне Албазина рассматривалась как "мудрый" шаг московского правительства. Такая позиция историков просматривается буквально с самого начала их трактовки присоединения Сибири. Принято считать, что после гибели Ермака и смерти князя Болховского все оставшиеся в живых казаки и стрельца ушли обратно на Русь. Это утверждение-положение есть в каждой книге, в каждом учебнике. Но если в отношении стрельцов на царской службе со своими назначенными в Москве начальниками это понятно, то почему все казаки должны были тоже подчиняться Москве? Также известно, что сама Ермаковская дружина состояла из трех частей: собственно ермаковской, которая уже побывала на государевой царской службе; строгановских людей-казаков и т.н. "воровских" казаков, которые были частично набраны атаманом еще в Яицком городе, который в глазах правительства тогда тоже считался "воровским". И если ермаковские и строгановские казаки могли рассчитывать на царскую милость и прощение (тем более, что частично они ее уже получили!), то "воровские" казаки в этом не могли быть уверены. Как поется в народных песнях, царь -"батюшка" любил жаловать казаков "петелькой и виселицей"! Известна в истории и "горячая" любовь казачества к Москве. Когда в эпоху Смуты украинские казаки совершили поход на Москву, к ним с большим удовольствием присоединились и донские и черкесские казаки. Я еще в 1981 г. высказывал мысль о том, что, возможно, далеко не все казаки после гибели своего атамана ушли на Русь; могли найтись и горячие головы, которые захотели бы и дальше "казаковать на украйне" и "ходить за зипунами" [2].
   Недаром в одном из документов, связанных с началом построения Сургута, есть глухая фраза, до сих пор не объясненная историками: царским воеводам наказывается придти на место, "поставить город всеми людьми и тутошними", и далее "а атаману Темирю Иванову и его казакам терским, и сольским, и донским государево слово, чтоб они ныне потерпели и государю послужили, а государь их за их службу и за терпение пожалует своим великим жалованием..." [3]. Зачем просить государевых служилых людей потерпеть и обещать пожаловать жалованьем, если они уже на службе и получают это жалованье?! Это нужно делать только к тем людям-казакам, которые еще не состоят у тебя на службе! И впоследствии вся эпопея походов Сорокина, Хабарова и Черниговского на Амуре трактуется как гибель почти всех казаков и лишь, мол, единицы ушли обратно в Сибирь. Но документально известно, что в составе китайско-манчжурских войск, осадивших Албазин в 1685 г. были русские казаки, и не один и не два. И это не просто какие-то "перебежчики" или "трусы" как умудряются их назвать некоторые современные историки, "повторяя" слова Сталина "У нас нет военнопленных, а есть лишь предатели!".
   Но самый главный постулат той эпохи остается в почти неизменном виде до сих пор - вернее, трактовка данного постулата. Как известно, историки в течение нескольких столетий спорили о том, кому принадлежит главная роль в процессе присоединения и хозяйственного освоения Сибири - государству, торговому капиталу, казакам, крестьянам и т.д. Но незаметно этот частный вопрос подменил и заслонил другую более важную проблему. Совершенно правильно подчеркивая, что ни одной стороне, кроме вообще народа, не принадлежит исключительное право на монополию, историки говорили о народном характере русской колонизации Сибири. Но в эпоху идеологических постулатов это правильный тезис стал пониматься весьма упрощенно: хозяйственная деятельность крестьянства стала пониматься исключительно как позитивная, тогда как деятельность, например, торгового капитала прежде всего как ростовщическая, а деятельность воеводской администрации - прежде всего как средство подавления и угнетения народных масс. В связи с этим все факты выступления "народных" масс воспринимались прежде всего как фактор справедливости; продвижение крестьянства на новые земли, подчас аборигенных сибирских народов, рассматривалось как приобщение этих народов к высшей оседлой ступени цивилизации. Но в фактической истории Сибири все не так просто. Например, взять, проблему штрафной колонизации. С одной стороны, это безусловно, народная колонизация, ибо представителей высших правящих и аристократических слоев в ней почти не было ни в XVII, ни в XVIII вв. Она была представлена в основном, как говорили, представителями трудящихся масс, которые, оказавшись в Сибири, нередко продолжали заниматься разбоем и убийствами и не спешили превратиться в мирных землепашцев.
   Необходимы серьезные уточнения и к представлению о "вольнонародной" колонизации Сибири, которое господствует почти в каждой работе, уже не говоря о научно-популярной и краеведческой литературе. Конечно, полностью отрицать возможность вольнонародной колонизации нельзя - она имела место в фактической истории. Но если учесть, что в Сибирь вели три дороги, которые очень рано оказались поставлены под строгий правительственный контроль, то трудно себе представить массовое "вольное" движение народа в Сибирь. Или другой пример: если крестьяне переселялись из Европейской России в рамках правительственного мероприятия, то естественно, что это будет правительственная колонизация; однако куда следует отнести такой вид колонизации, когда крестьяне переходили через Урал в Сибирь с разрешения крестьянского мира и по проезжим грамотам, но - самостоятельно? До сих пор в полной мере еще не оценен и фактор передвижения т.н. "гулящих" людей, имевший в отдельных районах массовый характер. Такое передвижение тоже совершалось под контролем власти по проезжим грамотам, но, в отличие от крестьянской колонизации, не имело точного конечного адреса. Поэтому нужно конкретное уточнение действия и характера этой "вольнонародной" колонизации по отдельным периодам истории присоединения и освоения Сибири.
   Одновременно следует уточнить и конкретизировать политику Московского государства и правительства на разных этапах присоединения и освоения Сибири. Если в отношении испанской короны вполне понятны конкретные причины и мотивы Конкисты в Латинской Америке, в планах московского правительства в отношении Сибири еще много неясного и не учтенного. Стремление некоторых исследователей представить продвижение России вглубь Северной Азии, особенно в конце XVI и в XVII вв., как результат осознанной и обдуманной политики Московского государства представляется несколько надуманным и натянутым, не учитывающим действие многих и порой противоречивых факторов и мотивов. Особенно невероятно выглядит авантюра "сибирской одиссеи" в сравнении с английской колонизацией Северной Америки, начавшейся почти одновременно с колонизацией Сибири. Если Англия конца XVI в. испытывала определенное переселение и избыток рабочих рук и не видела на территории своего острова никакого нашествия чужеземного врага (попытка "Великой Армады" не в счет), то Россия при ее огромных пространствах всегда была мало населена, а чужеземные вражеские отряды постоянно подвергали нашествию западные границы Московского государства.
   Сегодня страна и люди переживают как бы новый духовно-религиозный Ренессанс. Но то, что сегодня делается в отношении освещения политики христианизации Сибири, порой даже превосходит те времена, когда церковь не была отделена от государства и являлась правящей силой. В конкретной же сибирской истории следует очень четко отделять религиозную риторику церковных властей от мотивации народа и даже правительства, различать периоды, когда эта политика христианизации нерусских народов проводилась в жизнь.
   Сегодня настало время, когда необходимо "вставить" эпизод присоединения и освоения Сибири в один общий ряд всемирной истории колонизационного движения. Это определяется рядом причин. Прежде всего, мы можем узнать характер и особенности нашей русской истории только в сравнении с другим мировым опытом. Во-вторых, на сегодняшний день отечественная наука накопила массу фактического материала, который нуждается в новой обработке. И в третьих, сама зарубежная наука выработала новые теоретические постулаты рассмотрения истории колонизационного движения. Да и наше общество уже гораздо более терпимо относится к попыткам сравнения русской истории с западноевропейской. Другое дело, что эти сравнения должны быть очень осторожны и содержательны. И, прежде всего, в силу разнотипности и разнохарактерности наших письменных источников в отношении русской истории освоения Сибири и зарубежных источников по колонизации Америки. Наиболее оптимальной теоретической базой сравнений представляется теория фронтира Д.Ф. Тернера. В нашей стране наиболее широко известны книги американского историка Д. Бурстина о колонизации Америки, а из отечественных историков вопросы фронтира наиболее разработаны в творчестве известного исследователя Русской Америки Н. Болховитинова.
   В теоретическом плане примечательно то, что именно в конце XIX в. два выдающихся историка - В.О. Ключевский в России, Д.Ф. Тернер в США - выдвинули тезис, который звучал почти одинаково: "история страны есть история колонизации". В прямом виде этот тезис не подходит почти ни к одной европейской стране, за исключением России и США. Если же поглядеть на историю этих двух стран, то легко обнаружится много общих фигур. В Америке - скваттеры, в Сибири - вольные крестьяне-хлебопашцы, возделывающие землю вне "государевой" пашни; там - трапперы, здесь - охотники и торговцы пушниной. Но принципиальное различие заключается в том, что в Америке английские колонисты владели землей на основе частного права, а в Сибири - на основах феодального держания, но не собственности. В этом плане в Сибири было больше общего с испанскими колониями в Латинской Америке, где испанский король в XVI - XVII вв. также был верховным собственником всей земли и всех богатств.
   Начало изучения истории Сибири связано со знаменитым трудом Г. Ф. Миллера, в котором сибирская история предстаёт лишь проявлением процессов русской государственной истории на новых землях. Конечно, иначе и не могло быть, и эта картина во многом справедлива. Сибирь, находясь в составе Русского государства, переживала те же периоды и моменты развития, что и вся Россия. Однако, отвергая всякую идеологическую и политическую подоплеку, можно отметить, что история США долгое время также была связана с историей Англии, история ряда латиноамериканских стран с историей Испании и Португалии. Но историки этих стран пишут сейчас местную историю как историю своих стран. Здесь важен, прежде всего, метод научного познания. В нашей сибирской историографии также была одна попытка посмотреть на сибирскую историю как на историю Страны - это знаменитый труд П.А. Словцова "Историческое обозрение Сибири", однако эта попытка осталась почти единственной. По-прежнему на сибирскую историю почти автоматически переносятся те же научные и идеологические клише, которые пригодны для изучения вообще истории России. Если взять последний монументальный труд по истории Сибири "История крестьянства и рабочего класса", то вся история делится на следующие периоды: первый период (присоединения и первоначального освоения) занимает время с конца XVI в. по начало XVIII в., второй период (позднего феодализма) - с 20-х гг. XVIII в. по середину XIX в. и т.д., господствует прежняя "трехчленка" российской дореволюционной истории. Но стоит задаться вопросом - а играли ли ту же роль в Сибири, что и в европейской части России, российские исторические процессы? Для России в целом, и особенно для европейской части, безусловно одним из главенствующих факторов является установление крепостного права в России в 1649 г., и в этом плане всю русскую историю можно поделить на два больших периода. Но в Сибири крепостного права никогда не было. Точно также этапными периодами для России являются 1860-е годы с их демократическими реформами, но опять же для Сибири эти годы ничего не дают. Надо сказать, что в свое время из этих идеологических клише типа "крепостничество", "феодализм", "капитализм" хорошо "вывернулись" такие талантливые ученые как В.И. Шунков и А.А. Преображенский, создавшие теорию "государственного феодализма", которая долгое время служила ученым хорошим "укрытием" от всяких идеологических "измов".
   То же самое можно сказать и о других существенных этапах внутренней российской истории. Совершенно ясно, что крестьянско-казачьи войны Болотникова, Разина и Пугачева были существенным фактором внутреннего процесса русской истории, но на Сибири они даже не отразились слабым эхом. Если попытаться дать периодизацию социальной психологии русских людей на сибирском фронтире, то можно выделить следующие важные этапы. Первым из них будет бунт крестьян в Ницынской слободе в 1626 г. Если раньше крестьяне в основном бежали от насилия, то в этом году совершился первый акт борьбы с администрацией - убийство приказчика С. Молчанова. До этого история Сибири не зафиксировала случаев убийства представителей царской власти. Налицо факт открытого неповиновения. Следующий важный эпизод сибирской истории - томские события 1648 - 1649 гг., которые делят всю историю Сибири на два периода: до и после. Налицо попытка народа под старой формой создать свою альтернативную власть. Эти же события открывают и другой удивительный феномен общерусской и сибирской истории. Это походы "за зипунами", аналогичные персидскому походу Разина в России. В Сибири такими стали бунты и самовольные уходы с постройкой Албазина М. Сорокина и Н. Черниговского в 1650-1660-е гг. Тогда же и прозвучали грозные слова кузнецких казаков, сильно напугавшие официальные власти - "уйдем на украину и Дон заведем!" События в Красноярске и бунт забайкальских казаков в конце XVII в. гораздо меньше всколыхнули Сибирь, чем, например, события в Томске в 1649 г. Трудно объяснить конкретные причины такого изменения социального настроения сибиряков. Можно, наверное, предположить, что материальные условия жизни значительно улучшились. Об этом можно лишь косвенно судить, например, по таможенным книгам сибирских городов конца века: значительно сокращается привоз с Руси промышленных изделий и предметов домашнего хозяйственного обихода, сокращается и подвоз хлеба крестьянами в сибирские города, что говорит об определенной насыщенности товарного рынка. В определенной мере об успехах экономики Сибири за XVII век можно судить на основе сравнения данных окладной книги Сибири 1630 и 1698 гг. В данном случае примечательным является то, что расходы, которые ежегодно несло государство за счет недоимок с крестьянского хозяйства в 1630 г., в окладной книге 1698 г. покрываются доходами с него. Конечно, в определенной мере в этом проявилась и успешность самой налоговой политики государства, но, несомненно, и то, что налицо и определенный рост доходности самого крестьянского хозяйства.
   К сожалению, сибирская статистика XVII века не оставила нам каких-либо обобщающих цифр и данных, поэтому мы обратимся к трудам Я.Е. Водарского, где и приводятся некоторые исчерпывающие сведения. Согласно его подсчетам, все русское население Сибири за 10 лет с 1710 г. по 1719 г. выросло с 154.388 до 187.361 душ, т.е. на 32.973 чел. [4]. Значит, в среднем мужское население прибывало каждый год на 3.297 чел. Если принять в общем виде эту методику, то выходит, с момента основания первого русского города в Сибири Тюмени (1586 г.) и по 1719 г. ежегодно в Сибирь прибывало в среднем по 1255 душ. При громадных пространствах Сибири такие темпы колонизации крайне медленны и не могут обеспечить быстрое развитие производительных сил.
   Численно, конечно преобладало сельское население, т.е. население, проживающее не в городах, а в сельской местности. Но для XVII в. в Сибири деление на сельских и городских жителей - деление чисто условное. Некоторые населенные пункты, носившие к концу XVII в. еще статус города как, например, Кетск, Пелым, Илимск, уже давно утратили свои городские черты и превратились по ритму жизни в большие села. В то же время, ряд населенных пунктов, официально числившихся слободами, уже по своему торгово-промышленному развитию, по ритму жизни постепенно перерастал в города. Такими поселениями в Сибири стали Ирбитская, Чубаровская, Арамильская, Викуловская слободы, Катайский острог; на юге Тюменского уезда быстро набирали силу такие молодые слободы, как Ялуторовская, Ишимская, Курганская. Вторая трудность при подсчете собственно городского и сельского населения заключается в том, что дозоры и переписи указывают не столько на место жительство человека, сколько на его "приписку". Поэтому "посадские люди", официально считающиеся горожанами, могли проживать и в сельской местности, а в городах было много крестьян, официально приписанных к какой-нибудь слободе, но ни разу там не бывших. Если всё же провести некоторый подсчет по таблицам Я.Е. Водарского, то получится следующая картина. К "горожанам" следует отнести такие категории населения, как посадские люди, бобыли и купцы; затем дворяне и дети боярские, а также и военно-служилые люди. Их военно-административная служба чаще всего была связана с городом. К сельскому населению можно причислить государственных и крепостных крестьян, бобылей и дворовых людей, вдов, нищих и гулящих людей. Причем такое деление также весьма условно. За бортом нашего внимания, правда, остаются "разночинцы" (категория очень непонятная для конца XVII в.), но их было в Сибири к 1710 г. всего 9851 д.м.п.
   Все население с 1710 г. и к 1720 г. выросло в 1,2 раза, при этом обе категории населения - как горожане, так и жители сельской местности - в количественном отношении также выросли в 1,2 раза по отдельности. Отдельные категории населения увеличивались примерно одинаково. Посадские люди за это время в количественном отношении выросли в 1,3 раза, дворяне и дети боярские - в 1,1 раза, военно-служилое население - в 1,2 раза. Сельское население при общем росте в 1,2 раза развивалось несколько неравномерно. По-прежнему в количественном отношении преобладали государственные крестьяне; их рост составил в 1,2 раза. Рост числа крепостных людей был несколько больше - в 1,6 раза. В количественном отношении их было еще немного - всего 8556 д.м.п. Но примечательны их более быстрые темпа развития. При этом, естественно, к концу века сильно возросла колонизация сельской местности. Поэтому априорно можно считать, что колонизация в города в начале века была более значительной, чем в сельскую местность. За сто лет сельская колонизация по темпам развития догнала городскую, но еще ее не перегнала. Сибирь по-прежнему еще оставалась "городской".
   Территориально Сибирь делилась на 19 уездов, которые можно условно разделить на порубежные, фронтирные и внутренние (Верхотурье, Березов, Пелым, Сургут, Нарым, Кетск, Енисейск, Мангазея, Илимск). Однако даже в этих "замиренных" районах русского первоначального заселения не всегда было спокойно, и остяки и самоядь нередко совершали набеги на проезжих купцов, служилых и на крестьян. При этом хватало и всяких различных "татей", "варнаков", душегубов и прочего разбойничьего люда из числа русского ссыльного населения. Еще более тревожно, особенно в южных районах, было в Тобольском, Тюменском, Туринском, Якутском и Иркутском уездах. Но самыми опасными оставались Тарский, Томский, Кузнецкий, Красноярский, Нерчинский уезды, где почти каждый день происходили ожесточенные вооруженные стычки казачьих отрядов с калмыками, киргизами, бурятами и монголами. В этих стычках с обеих сторон участвовало нередко до тысячи человек и более. Власти даже были вынуждены в этих районах выдавать местным крестьянам огнестрельное оружие. Поэтому можно сказать, что вся Сибирь, а не только порубежные уезды, была зоной сплошного фронтира, где жизнь человеческая мало чего стоила. Такая жизнь и вырабатывала натуры дерзкие, отчаянные и своевольные, готовые на любой риск, если это сулило им определенное благополучие. При этом очень важным является фактор, который со временем и особенно уже в XVIII в. серьезно сказался на социально-психологическом характере человека сибирского фронтира: вместо обычного человека, лишь постепенно привыкающего к "ненормальной" жизни на фронтире, приходит человек из потока штрафной колонизации, уже изначально готовый переступить все рамки человеческого "нормального" поведения.
   В XVIII в. происходит смена поведенческой психологии русского человека на сибирском фронтире. В течение первой половины века постепенно из своих сибирских кочевий под натиском численно пребывающего русского населения уходят из Сибири воинственные племена, которые серьезно досаждали русской власти: сначала киргизы с Енисея в нынешнюю Киргизию, затем калмыки перекочевывают на Волгу, затем часть бурятских племен уходит в Монголию. Остались менее многочисленные кочевые орды, и в придачу сибирские племена лишились своего рода наиболее воинственных и непримиримых к России вождей. Граница существенно отступила далее на юг, а с середины века казачьи пограничные линии стали продвигаться уже вглубь Казахстана и собственно Средней Азии. Русскому землепашцу-колонисту, идя на пахоту, уже не надо было брать с собой винтовку и опасаться за свою семью, оставшуюся в родной деревне. В придачу уже успело народиться новое поколение русских, вообще не знающее страха перед неожиданным набегом воинственных кочевых народов. В результате новых приемов и методов дипломатии появилось совершенно новое понятие - русская граница, которая четко разделяла земли "наши" и "не наши". Переселения в Сибирь из европейской России по-прежнему продолжаются, но как подметили В.М. Кабузан и С.М. Троицкий, "численность, состав и размещение населения в Сибири в 80-90-х годах были почти стабильными, так как интенсивность переселенческого движения в этот период по всей России значительно снизилась" [5]. По всей видимости, у России было слишком много своих дел на Западе, чтобы обращать особое внимание на Сибирь. Появляются уже собственно города в европейском плане как новые города Ишим, Курган, Ялуторовск, Омск, Каинск, Ачинск, Бийск, Барнаул. "Европейский" характер городов сказался прежде всего в том, что по "Жалованной грамоте" Екатерины Великой российские города наконец-то получили городские земли в свою собственность, доходы от которой шли не столько в государственную казну, а могли использоваться городом для своего экономического развития.
   Сельские слои населения по-прежнему в количественном отношении составляют основную массу населения. Однако и горожане не спешат сдавать свои позиции. По наблюдению В.М. Кабузана и С.М. Троицкого, удельный вес городского податного населения в 1782 г. даже сравнительно возрос с предыдущим временем: наиболее высокие показатели были в Иркутской губернии (51,9 %), в Томской (45,4 %) и в Тобольской (27,2 %) губерниях. Причем они отмечают только рост податного населения, а если взять и неподатное население, такое как дворянство и чиновничество, то рост горожан несомненен. При этом важно отметить, что появляется гильдейское купечество, которое по своей сути и форме совершенно не имело аналогов в XVII в. Показателен быстрый и динамичный рост числа гильдейского купечества в поселениях, ставших городами лишь к самому концу XVIII в.: в бывших военных крепостях Омске, Бийске их числилось 18 и 107 соответственно, в бывшей Ишимской слободе 8; в то время как в самом богатом и оживленном городе Сибири XVII в. Тюмени вообще к 1782 г. не значилось ни одного гильдейского купца.
   После некоторого экономического спада в первой половине XVIII в. начинают строиться казенные и частные мануфактуры, причем экономически более живучими и перешедшими затем в XIX в. являются последние. Вместо привычной и обычной для XVII в. одежды, в которой подчас было трудно отличить русского жителя от аборигенного жителя Сибири, появляются купцы в "немецком" платье, армейские офицеры и солдаты, чиновники различных ведомств в своих вицмундирах. Все это создает зримое наглядное отличие русской цивилизации от аборигенной, происходит четкое зрительное разделение на "наших" и аборигенов. Русский человек по многим параметрам перестает ощущать себя временным жителем и поселенцем; рядом с каждой деревне высится крест на местном кладбище, где лежит уже не одно поколение предков. В каждом крупном населенном пункте создаются сельские хлебные запасные магазины, которые предназначены на случаи неурожаев и других бедствий. Крестьянин получает определенные гарантии, что его не бросят один на один с бедствием. Все это придает русскому человеку ощущение надежности, спокойствия и безопасности, а следовательно, отпадает необходимость рисковать своей жизнью каждый день. Наряду с этим усиливается налоговый гнет и государственное регулирование всех сфер жизни, которое приучает население к единообразию и необходимости следовать распоряжениям властей. Хотя сохраняется и даже в чем-то усиливается штрафная колонизация в виде поселения колодников на землю, в отличие от прошлого закоренелые уголовные преступники убийцы и душегубцы и воры уже отбывают свой срок в специальных местах заключения - острогах.
   Сам фронтир резко сдвигается на юг, и туда же перетекает все самое беспокойное фронтирное население. В этом плане не случайно, что в бывших военных крепостях быстро появляется гильдейское купечество: сама обстановка фронтира давала возможность энергичным и предприимчивым людям быстро сделать большие капиталы. Недаром путешественники отмечали бойкий характер жителей этих мест, деловую хватку и даже "наглость" местного купечества. Если посмотреть на эволюцию сибирского фронтира в свете истории американской колонизации, то можно отметить ряд отличий и особенностей. Сибирский фронтир начался одновременно с англо-американским, но он быстрее "закончился". В Америке еще в XVII в. коронные власти Англии установили жесткую "индийскую" границу, далее которой американские колонисты не могли селиться, и это вынуждало их прочно осваивать "свою" территорию. Резкий сдвиг белого населения на Запад произошел уже во второй четверти XVIII в., и особенно после Американской революции и приобретения независимости, когда эта "индийская" граница была отменена, и толпы колонистов хлынули на новые земли. За период XVIII в. на этих новых, бывших индийских, землях было основано 60 новых американских городов. Избыток населения, прочное хозяйственное освоение "старых" земель, присутствие института частной земельной собственности у народа толкали фронтирное население, которое не могло ужиться с законами и порядками регулируемого общества, к заселению и освоению нового фронтира. У нас в Сибири все произошло несколько по-другому. Плотность населения во все времена оставалась крайне низкой. Даже по данным переписи 1898 г. в Сибири в среднем на 1 кв. версту приходилось 0,5 человека [6]. Поэтому во все времена, и даже сейчас, в Сибири существовал избыток земли, на котором человек всегда мог прокормиться, и у него не было особой потребности в перемене места и поисках земли. Поэтому и население, даже перебравшись из Европы через Урал, быстро теряло импульс к рискованным авантюрам. При этом русское правительство гораздо больше заботилось о политике "дружбы с инородцами", чем даже в XX в., когда переселялись целые народы, по усмотрению Москвы перекраивались административно-национальные границы Сибири.
   Последним всплеском фронтирного движения в Сибири стало муравьевское освоение Приамурья и "золотая лихорадка". Однако это уже были совершенно другие процессы. Более того, на материале сравнения с мировым колонизационным движением (Америка, Австралия) можно говорить о том, что фронтирное движение может привести к прочному освоению и заселению новых территорий лишь только тогда, когда оно свободно от жесткого и мелочного государственного контроля, когда в силу ряда исторических обстоятельств и условий у народа сохраняется большая инициатива самостоятельной политики и движения, когда он имеет возможность превратить приобретенные земли в свою собственность. Но этого в Сибири не было.

  [1] Бахрушин С.В. Научные труды. М.,1955. Т. 3. Ч. 1. С. 154.
  [2] Резун Д.Я. К истории "поставления" городов и острогов в Сибири // Сибирские города XVII - начала ХХ века. Новосибирск, 1984. С. 56-57.
  [3] Чтения в имп. Обществе истории и древностей Российских при Московском университете. М., 1909. Кн. 2. С. 5-8, отд. IV.
  [4] Водарский Я.Е. Численность русского населения Сибири в ХVII-ХVIII вв. // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М., 1973. С. 194-213. Подсчеты сделаны нами.
  [5] Кабузан В.М., Троицкий С.М. Численность и состав городского населения Сибири в 40-80-ых годах ХVШ в. // Освоение Сибири в эпоху феодализма (ХVII-ХIХ вв.). Новосибирск, 1968. С. 174-185. Подсчеты сделаны нами.
  [6] Энциклопедический словарь. Россия. СПб, 1898. (Переиздание: Л., 1991). С. 80.