Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

 Предисловие
 Резун Д.Я.
А.И. Лосев как историк городов
 Комлева Е.В.
П.Ф. Ларионов: история "обыкновенного" купца
 Дамешек Л.М.
М.М. Сперанский в Иркутске
 Матханова Н.П.
С.Б. Броневский как мемуарист и любитель музыки
 Туманик Е.Н.
П.М. Муравьева: жена декабриста
 Ремнев А.В.
М.Н. Катков в поисках "сибирского сепаратизма"
 Ивонин А.Р.
Сибирские предприниматели дореформенного периода
 Мамсик Т.С.
Купеческая семья Тюфиных
 Зиновьев В.П.
Мариинские купцы Савельевы
 Ламин В.А., Ноздрин Г.А.
Сибирский купец М.К. Сидоров
 Воробцова Л.Н.
Барнаульский купец Е.В. Ельдештейн
 Толочко А.П.
А.Н. Букейханов в Омске
 Ноздрин Г.А.
В.В. Куйбышев в Каинске
 Макарчук С.В.
Г.Н. Мельничанский в Сибири
 Кириллов А.К.
М.И. Боголепов и идея планирования
 Шиловский М.В.
Литературный псевдоним Irridens. И.Г. Гольдберг
 Бочанова Г.А.
Г.М. Будагов
 Ус Л.Б.
В.А. Обручев в Томске
 Скубневский В.А.
Проблемы истории Сибири в книге Г. Гребенщикова
 Чедурова Е.М.
Теоретик кооперации М.И. Туган-Барановский
 Баяндин В.И.
Городские головы Новониколаевска
 Звягин С.П.
Деятельность М.П. Головачева в 1918-1922 гг.
 Исаев В.И.
Жизнь и смерть инженера П.М. Жаркова
 Тимошенко А.И.
Н.Я. Новомбергский у истоков планирования
 Зольникова Н.Д.
Судьбы сибирских староверов
 Красильников С.А.
"Репрессивный вектор" науки

 Модоров Н.С.
Л.П. Потапов - исследователь народов Сибири
 Сокращения


Институт истории
СО РАН
Личность в истории Сибири XVIII-XX веков.
Сборник биографических очерков. Новосибирск: ИД Сова, 2007. С. 271-281.

Красильников Сергей Александрович
д-р ист. наук, профессор, зав. кафедрой отечественной истории Новосибирского государственного университета, зам. директора Института истории СО РАН

"Репрессивный вектор" науки
в восточных регионах страны [*]

   Будучи частью социального института науки, теснейшим образом интегрированного в сложнейшую ткань социально-политических условий, существующих в тот или иной конкретно-исторический период, научное сообщество, в т. ч. академическая его часть, в полной мере испытало на себе воздействие государственной политики, включая репрессивные аспекты ее проявления. Не являясь прямым инструментом государственной научно-технической политики, репрессии выступали своего рода вторым эшелоном, дополнительным инструментом, фоном при встраивании научных учреждений и коллективов в мобилизационный тип социально-политической системы, сформировавшейся в России (СССР) в постреволюционный период и приобретавших в отдельных случаях самодостаточное значение (формирование из числа лишенных свободы специалистов закрытых научно-технических учреждений, подведомственных спецслужбам). Репрессии в разных видах и формах, применявшиеся в отношении ученых, не носили массового характера, хотя и приобретали время от времени "точечный", целенаправленный характер, сопровождавший громкие общественно-политические кампании, связанные с пресловутой "борьбой с вредительством" (состоявшиеся или готовившиеся открытые политические процессы конца 1920-х - начала 1930-х гг., в т. ч. т. н. Академическое дело), с "лузинщиной" (1936) и др., напрямую отражаясь на деятельности целых научных коллективов, научных направлений и отдельных ученых [1].
   Для восточных регионов фактор "репрессированной науки" имел на протяжении 1920-1950-х гг. двоякое измерение и значение. В одном из них речь может идти о действиях власти в отношении собственно региональной, сибирской интеллигенции, работавшей в вузовском и отраслевом секторах науки, или научно-образовательных учреждениях, расположенных в Сибири. В условиях повышенной мобильности научно-педагогических кадров в постреволюционный период можно говорить о местных научно-педагогических кадрах прежде всего применительно к той их части, кто родился и получил образование в регионе, либо достаточно длительное время проработал к моменту репрессии в Сибири. О данной группе ученых существует, хотя и не очень обширная, исследовательская литература [2].
   Другая группа представлена т. н. пришлыми учеными. Далее речь пойдет прежде всего о них, хотя мы коснемся судеб и ряда сибиряков. Данная публикация не претендует на новизну привлекаемой информации. Это скорее первичные контуры той работы, которая призвана показать место "репрессивного фактора" среди других, влиявших на структуру и динамику регионального научно-образовательного потенциала. Прежде всего необходимо отметить, что в условиях государственной централизованной науки кадровая составляющая являлась достаточно условной и подвижной величиной, типичный пример чего давала эпоха войн и революций с ее волнами эвакуации, беженства, эмиграции, реэвакуации и т. д. Здесь также имел место экстраординарный фактор - государственные репрессии. Оказавшиеся на востоке не по своей воле известные, а также начинающие ученые, находясь в условиях несвободы ссылок или лагерей, там и в той мере, где им предоставлялась возможность продолжать в экстремальных условиях свою профессиональную деятельность, участвовали в развитии здесь научных исследований, становясь на время пребывания специфической, маргинальной группой научных кадров Сибири. Выход из маргинального состояния с возвращением в научное сообщество не был абсолютно закрытым, о чем свидетельствуют судьбы знаменитых ученых, прошедших через небезызвестные "шарашки" (С. П. Королев, В. П. Глушко и др.). Однако есть гораздо больше оснований для того, чтобы иначе оценивать жизнь и судьбу ученых в условиях несвободы. Прямой и разрушительной стороной репрессий становился крах научной карьеры, гибель или безвестность на протяжении нескольких десятилетий ряда известных ученых. Практически не поддается измерению то, насколько губительно сказывалось на науке и ученых разрушение творческих связей, целых научных направлений и школ, далеко не всегда восстановимых впоследствии. Сказанное справедливо и в отношении тех, чей потенциал так и не был раскрыт вследствие арестов, изоляции и гибели.
   Другое замечание требует определения в отношении оценочных суждений о деятельности репрессированных ученых, в т. ч. и "невольных сибиряков". По аналогии с советской историографией, описывавшей жизнедеятельность "невольников царизма" в Сибири, политических ссыльных, существует устойчивый стереотип описать это и для советского периода в категории "вклада в научное и культурное развитие Сибири". Тем не менее, здесь необходима серьезная и даже принципиальная оговорка. Не ставя под сомнение значительную, а порой и ключевую роль репрессированных ученых в приращении научного и, шире, культурного потенциала региона, следует помнить о контексте их деятельности. Здесь отсутствовал основной компонент того, что именуется вкладом, - добровольность пребывания в регионе, творческая независимость и повышение социально-политического статуса в результате успешной деятельности.
   Среди репрессированных ученых, значение которых в исследовании Сибири трудно переоценить, следует прежде всего назвать ученых-ресурсоведов (геологов, горняков, ботаников, почвоведов и др.). В этом ряду видное место принадлежит геологу и почвоведу Ростиславу Сергеевичу Ильину, известность которого в кругу специалистов всегда была высокой, однако для историков науки "осложняющим" в советское время фактором являлось его политическое мировоззрение. В прошлом он - активный эсер, после неоднократных арестов сосланный в 1927 г. в Нарымский край и превративший, по его собственным словам, ссылку в "научную командировку". Получивший по ходатайству акад. В. И. Вернадского разрешение отбывать срок в Томске, Р. С. Ильин был принят на должность почвоведа Томской переселенческой партии, совершая в дальнейшем длительные командировки, позволившие ему подготовить первое крупное научное исследование о природно-климатических условиях Нарыма [3]. Затем он занял должность доцента Томского университета и продолжал работу геологом Геолого-разведочного треста. Он внес вклад в разработку ряда крупных проблем (определение северных границ Кузнецкого каменноугольного бассейна, нефтеносности Западной Сибири). Так, еще весной 1932 г. Ильин обратился к руководству Западно-Сибирского геологического управления (позднее треста) с предложением организации экспедиции на поиск нефти, основываясь на длительном изучении Среднего Приобья. Возглавляемые им партии в 1932 и 1935 гг. не установили признаков нефтеносности Западно-Сибирской равнины, но Ильин считал открытие здесь нефтегазовых месторождений "только вопросом времени" [4]. Сам Ильин оказался в 1937 г. арестован по сфальсифицированному "делу" о якобы участии в "эсеровской шпионско-диверсионной террористической организации, действовавшей в Запсибкрае". На следствии вел себя мужественно, свою "вину" не признал и был в том же году расстрелян [5].
   С 1930 г. в Сибири возобновилась профессиональная деятельность горняка Николая Андреевича Чинакала, ранее успешно протекавшая в Донбассе (зав. отделом механизации треста "Донуголь"). Арестованный весной 1928 г., он вместе с группой управленческих и технических работников угольной промышленности проходил в качестве обвиняемого по знаменитому сфальсифицированному "Шахтинскому делу". Получив по приговору 6 лет заключения, Чинакал отбыл только часть срока. Еще находясь в заключении, он был привлечен к работе по своей специальности в закрытом бюро в Москве под эгидой ОГПУ [6]. В 1930 г. его отправили в ведение полпредства ОГПУ по Сибкраю, и далее назначили главным инженером в проектно-строительное бюро в Новосибирске. После досрочного освобождения в 1933 г. работал в учреждениях и на шахтах угольной промышленности Кузбасса, где в середине 1930-х гг. спроектировал и опробовал в производственных условиях ставшую знаменитой передвижную щитовую систему крепления при разработке мощных крутопадающих пластов угля, за создание которой был в 1943 г. удостоен Сталинской премии. В 1940 г. он приглашается в Томский политехнический институт в качестве профессора и зав. кафедрой нового шахтного строительства. С организацией Западно-Сибирского филиала АН стал директором-организатором Горно-геологического института, впоследствии Горного дела, в 1958 г. избран членом-корреспондентом АН СССР по вакансии Сибирского отделения.
   Драматически сложилась в позднесталинский период судьба группы сибирских геологов, сотрудников Горно-геологического института ЗСФ АН и профессоров томских вузов Б. Ф. Сперанского, Ф. Н. Шахова, И. К. Баженова, А. Я. Булынникова, В. А. Хахлова, М. И. Кучина и др. В марте-апреле 1949 г. они подверглись аресту по сфальсифицированному т. н. красноярскому делу (за якобы сокрытие ряда месторождений и подрыв тем самым промышленности) и были осуждены постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 28 октября 1950 г. на длительные (15-25 лет) лагерные сроки. Решениями Военной коллегии Верховного суда СССР от 31 марта и 10 апреля 1954 г. дело было прекращено "за недоказанностью состава преступления". Для Б. Ф. Сперанского, осужденного на 25 лет, это был второй срок (первый - 20 лет каторги - он получил за участие в анархистском движении, сидел с 1906 по 1917 гг.) и второе пребывание в "Бутырках" (1907 и 1949-1950). Ф. Н. Шахов свой срок отбывал в лагерях на Колыме, с 1952 по 1954 гг. работал в геологических учреждениях Магадана и на Чукотке. Там же в магаданских лагерях отбывал срок И. К. Баженов. А. Я. Булынников отбывал заключение, работая в геологическом отделе ОТБ-1 (Красноярск). Работая в системе "Енисейстроя", он выполнил целый ряд крупных петрографо-минералогических работ, открыл месторождение золота "Находка", флюоритовые рудопроявления (месторождения "Вершинки Уйбата") и др. М. И. Кучин, отбывая срок, также трудился в системе "Енисейстроя" по инженерно-гидрологической специальности. В. А. Хахлов отбывал срок в Норильском лагере, вначале на общих работах, затем был переведен на работу под конвоем в Геологическом управлении геотехником в группу, занимавшуюся подсчетом запасов Кайерканского месторождения. Позднее заведовал организованной по его инициативе палеонтологической лабораторией. Организовал постоянно действовавшие курсы для геологов полевых партий, где изучались палеоботаника и стратиграфия северо-запада Сибирской платформы. В 1949 г. аресты по упомянутому выше "красноярскому делу" коснулись и ряда других крупных геологов в Москве, Ленинграде и других городах, всего около 30 чел. Во время допросов скончался акад. АН СССР И. Ф. Григорьев, а известный палеонтолог, специалист по региональной геологии азиатской части страны, член-корреспондент АН СССР А. Г. Вологдин после приговора отбывал лагерный срок до 1954 г. на Колыме, работая в геологической службе [7].
   Примечательно, что в эти же годы в Геологическом управлении "Енисейстроя" МВД СССР работал другой известный геолог, в последующем член-корреспондент АН СССР И. В. Лучицкий. Человек с не менее драматической судьбой, он находился в немецком плену с 1943 по 1945 гг., после освобождения из которого прошел стандартную для того времени процедуру "проверки" в проверочно-фильтрационном лагере. Возвратившись в Институт геологических наук АН, откуда он призывался в армию, Лучицкий в 1949 г. был фактически мобилизован для укрепления геологической службы в "Енисейстрое" (специальным решением АН он вместе с рядом других геологов обязывался выехать для работы в Красноярск), где трудился в должности начальника Центральной петрографо-минералогической лаборатории, затем главным геологом Красноярской тематической экспедиции Геологического управлении "Енисейстроя". Проведенные под его руководством детальные исследования и подсчет запасов ряда месторождений нефелиновых руд сыграли важную роль в строительстве Ачинского глиноземного и крупнейшего в стране Красноярского алюминиевого комбината. Вернуться к научно-преподавательской деятельности Лучицкий смог только после реорганизации "Енисейстроя" и передачи геологической службы гражданским ведомствам после 1954 г. [8].
   То же Геологическое управление "Енисейстроя" на несколько лет стало местом пребывания "не по своей воле" и для другого известного геолога К. В. Боголепова. После окончания Высших геолого-разведочных курсов в Ленинграде в 1932 г. подвергся аресту и был направлен отбывать срок на Дальний Восток (БамЛАГ), в дальнейшем работал геологом на стройках ГУЛАГ. В 1949 г. последовал новый арест и направление в Красноярский край для работы в геологических партиях. С 1961 г. начал работать в Сибирском отделении АН СССР, в 1981 г. избран членом-корреспондентом АН [9].
   Один из известных отечественных географов Г. Г. Григор, исследователь природы Кавказа, после ареста в 1934 г. и заключения в СибЛАГ был в 1935 г. досрочно освобожден. Получив разрешение продолжать научно-педагогическую деятельность, направлен в Иркутск, где вел исследования на Байкале и в Прибайкалье. С 1938 г. в Томском университете, где явился организатором географического факультета и зав. кафедрой физической географии более 20 лет. Под его руководством было разработано комплексное физико-географическое районирование Западной Сибири (1961) [10].
   Сибирский период стал завершающим в жизни профессора географии А. Л. Рейнгарда, работавшего и преподававшего в Ленинграде. В 1941 г., будучи прикомандирован для работы в Северо-Кавказском геологическом управлении, был выслан вместе с немцами-колонистами в Томскую обл., где находился в статусе спецпереселенца, в 1942 г. принят профессором в Томский университет, умер в 1945 г. Также в статусе спецпереселенца (состоял на спецучете до 1954 г.) пребывал и сосланный в 1941 г. известный специалист по изучению немецких диалектов Поволжья А. П. Дульзон. Работая в томских вузах, он стал впоследствии одним их ведущих сибирских лингвистов. За фундаментальный труд "Кетский язык" он был удостоен в 1971 г. Государственной премии СССР [11].
   За трехлетний период своего пребывания в ссылке (1924-1926 гг.) Т. П. Кравец, став заведующим Иркутской сейсмологической станции, поднял на новый уровень ее работу. В новой для себя области геофизики (специалист в области физической оптики, член-корреспондент АН СССР с 1943 г.) он провел ряд разнообразных исследований, в т. ч. по изучению сейш (стоячих волн) на Байкале и распространения их по Ангаре. С ареста в 1935 г. и высылки из Ленинграда в томскую ссылку (1936-1938 гг.) начался сибирский период деятельности известного физика-теоретика Д. Д. Иваненко, продолжавшего в СФТИ свои исследования по квантовой теории поля. Высланная в 1935 г. в ходе "чистки" Ленинграда также в Томск Н. А. Прилежаева, ученица акад. А. Н. Теренина, положила начало томской школе спектроскопистов, проработав в ТГУ до конца жизни [12].
   Громадный урон развитию отечественных гуманитарных исследований был нанесен в связи с фальсифицированным "Академическим делом", в ходе которого арестам, заключению и ссылке подверглись с конца 1929 г. виднейшие ученые страны. Часть из них отбывала сроки своей ссылки в Сибири в первой половине 1930-х гг.: член-корреспондент АН СССР С. К. Богоявленский работал сотрудником Западно-Сибирского краевого архивного бюро в Новосибирске (1930-1933 гг.), А. И. Яковлев работал сотрудником Мартьяновского музея в Минусинске (1930-1933 гг.) (обоим затем разрешили вернуться к научной деятельности), а С. В. Рождественский, будучи сослан в Томск, скончался там в 1934 г. В связи с этим же "делом" аресту подвергались и такие известные исследователи Сибири, как историк С. В. Бахрушин (после ареста отбывал ссылку в Семипалатинске в 1931-1933 гг.), антрополог, археолог и этнограф С. И. Руденко (отбывал заключение на Беломоро-Балтийском канале в 1931-1934 гг.) и палеоботаник А. Н. Криштофович (член-корреспондент АН СССР с 1953 г.) [13].
   Среди директоров институтов Западно-Сибирского филиала АН СССР трое в разные годы подвергались репрессиям: Н. А. Чинакал (директор Горно-геологического, далее института горного дела отбывал заключение в 1928-1933 гг.), В. В. Ревердатто (директор Медико-биологического института, находился в заключении в 1937-1939 гг.), Ю. Б. Румер (директор Института радиофизики и электроники, находился в заключении, затем в ссылке с 1938 до 1950 г.; в 1950 г. по ходатайству акад. Л. Д. Ландау и др. ему был разрешен переезд в Новосибирск для работы в ЗСФ АН) [14].
   Среди членов АН СССР, работавших (и работающих) в Сибирском отделении и подвергшихся прямым государственным репрессиям (обвинялись по печально знаменитой ст. 58 УК РСФСР), помимо уже упоминавшихся выше горняка Н. А. Чинакала и геолога Ф. Н. Шахова, следует назвать также механика, члена-корреспондента Н. А. Желтухина (после ареста в 1938 г. отбывал срок заключения сначала в лагере, затем с 1939 г. в особых (специальных) конструкторских бюро, "шарашках", где работал под руководством будущего акад. В. П. Глушко), а также историка, академика Н. Н. Покровского (находился в тюрьме, а затем в лагерях с 1957 по 1963 г.) [15]. В этот ряд необходимо включить геохимика, член-корреспондента Е. В. Пиннекера, находившегося с семьей на спецпоселении в Томской обл. с 1941 г. Фактор репрессии родителей не мог не отразиться в различной степени на жизненной судьбе целой группы известных ученых Сибирского отделения (акад. В. А. Коптюг, братья В. А. и Ю. А. Кузнецовы, В. М. Матросов, Г. А. Месяц, Л. В. Таусон, чл.-кор. В. Н. Авдеев, В. Г. Дулов, Л. М. Горюшкин).
   Репрессии в конечном счете не были и не могли быть фактором, позитивно влиявшим на развитие и укрепление научно-образовательного потенциала в восточных регионах страны. Играя роль принудительного регулятора процесса деконцентрации научных кадров путем "закрепления" ученых на разные сроки заключения или ссылки в Сибири, государственные репрессии оставались прежде всего инструментом внутренней и только во вторую очередь научно-технической политики. Определенные и ожидаемые результаты научно-образовательная деятельность репрессированных ученых приносила там, где они попадали в соответствующую их уровню научную, вузовскую или производственно-техническую среду или где имелись социально-культурные условия для ее формирования. В любом случае триумфы и трагедии отечественных ученых в ХХ в. были противоположными сторонами существовавшего феномена государственного патернализма.


  [*] Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 05-01-01351а)
  [1] См. об этом подробнее: Кислицын С. А. Шахтинское дело. Начало сталинских репрессий против научно-технической интеллигенции в СССР. Ростов-на-Д., 1993; Академическое дело 1929-1931. СПб., 1993. Вып. 1; СПб., 1998. Вып. 2; Перченок Ф. Ф. "Дело Академии наук" и "Великий Перелом" в советской науке // Трагические судьбы: Репрессированные ученые Академии наук СССР. М., 1995. С. 201-235; Он же. Список членов АН СССР, подвергшихся репрессиям // Там же. С. 236-252; Репрессированные геологи. 3-е изд., испр. и доп. М.; СПб., 1999; и др.
  [2] О дискриминациях и репрессиях в отношении научной интеллигенции Сибири см.: Красильников С. А., Сергеевых Г. П. Ученые и политический режим в 30-е годы (по материалам Западной Сибири) // Кадры науки советской Сибири: проблемы истории. Новосибирск, 1991. С. 121-135; Соскин В. Л. Ученые Сибири в фокусе дискриминации (20-е гг.) // Дискриминация интеллигенции в послереволюционной Сибири. Новосибирск, 1994. С. 61-96; Кликушин М. В. Летопись арестов: научная интеллигенция Сибири в годы сталинских репрессий // Дискриминация интеллигенции… С. 96-122; Кузнецов И. С. Сибирские "кондратьевцы" в годы "великого перелома" // Там же. С. 150-181; и др.
  [3] Пинкин В. И. Ссыльные // Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920-1930-е годы). Новосибирск, 2007. С. 260.
  [4] Ильин Р. С. Об условиях нахождения нефти в Западно-Сибирской равнине // Вестник Зап. Сиб. геол. треста. 1936. № 3. О его роли в постановке проблемы нефтеносности Западной Сибири см.: Крылов Г. В., Завалишин В. В., Козакова Н. Ф. Исследователи природы Западной Сибири. Новосибирск, 1988. С. 183-184.
  [5] 1936-1937 гг. Конвейер НКВД. Из хроники "большого террора" на томской земле: Сб. док. и мат. Томск; М., 2004. С. 360-362.
  [6] Примечательно, что сам Н. А. Чинакал на протяжении сталинского и даже хрущевского периодов в своих служебных автобиографиях не ставил под сомнение своей "вины" и правомерности осуждения. Так, в тексте 1944 г. он кратко сообщал, что разделял взгляды "старого инженерства", затем своим трудом в Сибири оказал помощь угольной отрасли Кузбасса (Архив РАН. Ф. 411. Оп. 4 а. Д. 370. Л. 12 об.-13). В 1958 г. он лишь позволил себе наметить оборонительную позицию. Указывая свою успешную работу по развитию Донбасса в 1920-е гг., он заключал: "Тем не менее я был в 1928 г. арестован по Шахтинскому делу… Так я, молодой беспартийный специалист не смог разобраться в окружающем. В 1930 г. я был направлен на постоянную работу в Новосибирск" (Там же. Л. 15-16). В автобиографии, написанной за год до кончины, в 1978 г., он возлагал вину за случившееся с ним на русскую эмиграцию: "…вследствие провокаций со стороны старых хозяев я был арестован и привлечен к ответу по Шахтинскому делу в 1928 г." (Там же. Л. 20).
  [7] Профессора Томского университета: Биогр. словарь. Томск, 1998. Т. 2: 1917-1945. С. 37-43, 66-70, 254-259, 484-487; Беляков Л. П. "Красноярское дело" // Репрессированные геологи. С. 422-427.
  [8] Архив РАН. Ф. 411. Оп. 4 а. Д. 421. Л. 13 об.
  [9] Репрессированные геологи. С. 42. Рекомендуя К. В. Боголепова для преподавания в НГУ в 1962 г., И. В. Лучицкий отмечал: "Своими исследованиями К. В. Боголепов завоевал всеобщее признание и авторитет геолога широкого профиля и высокой научной культуры" // Архив НГУ. Личное дело К. В. Боголепова. Л. 8.
  [10] Крылов Г.В., Завалишин В.В., Козакова Н.Ф. Исследователи природы Западной Сибири. С. 109.
  [11] Профессора Томского университета. Т. 2. С. 370-372; Томск, 2001. Т. 3: 1945-1980. С. 141-145.
  [12] Профессора Томского университета. Т. 2. С. 155-159, 356-362.
  [13] См.: Перченок Ф. Ф. "Дело Академии наук" и "Великий Перелом" в советской науке // Трагические судьбы… С. 201-235; Он же. Список членов АН СССР, подвергшихся репрессиям // Там же. С. 236-252; Профессора Томского университета. Т. 2. С. 377-381.
  [14] Новосибирск: Энциклопедия. Новосибирск, 2003. С. 734, 746.
  [15] Там же. С. 304, 681.