Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Резун Д. Я., Шиловский М. В.
  Сибирь, конец XVI - начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов

4.1. Сибиряк и американец: общее и особенное
4.2. Сибирская вольница
4.3. Времена и нравы
4.4. Крестьяне начала XX века: рубежи противостояния
4.5. Горожане: старые традиции в новых условиях
4.6. Сибирская интеллигенция

   [4.1. Сибиряк и американец: общее и особенное]
   Было время, когда о первых русских землепроходцах, тем более - о дружине Ермака, говорили только в положительных тонах и словах. Даже город в Казахстане под Павлодаром назвали именем Ермака. Его дружину и вообще казаков-первопроходцев рисовали исключительно розовыми красками, делая из них настоящих борцов за справедливость, противников боярско-царского угнетения, бескорыстных страдальцев за славу и честь России. Даже поход за Урал трактовался как выступление против крепостничества, борьба за волю. В определенной мере все это пошло от А. И. Герцена, который дал ермаковцам характеристики, потом использованные применительно к декабристам, этим "рыцарям из чистой стали".
   Наступили другие времена, и сейчас можно встретить уже другие характеристики, низводящие казаков-землепроходцев до фигур криминального мира. И в том же, уже суверенном Казахстане, историк К. К. Абуев характеризует Ермака как разбойника и вандала в противовес хану Кучуму, который "своей самоотверженной борьбой более чем на сто лет задержал продвижение царских воевод и казаков на казахские степи. Имя этого отважного витязя, сохранившегося в благодарной памяти народной, должно занять почетное место в ряду выдающихся борцов за независимость и свободу Казахстана" [1].
   И город Ермак переименовали в Аксу. Редко историку приходится переживать такие перемены, когда политический флюгер поворачивается в противоположное направление и новомодные теории свергают прежние, казавшиеся незыблемыми.
   Так, появляются работы, пытающиеся сравнить американский "фронтир" и сибирский "рубеж" как факторы "цивилизационного разлома" [2]. При этом авторы чаще всего исходят из априорного положения о коренной несовместимости западной, или "фаустовской", и православно-славянской, или "русско-сибирской", цивилизаций и из того, что "движение американского "фронтира" и русского "рубежа" привели к тому, что в северной части Тихого океана они столкнулись, образовав границу цивилизационного разлома [3]. Можно не оспаривать противопоставление западной и русской колонизаций - этот тезис имеет давнее и прочное основание в отечественной исторической науке. Но нельзя забывать, что те процессы, которые происходили в Америке и Сибири в XVII-XIX вв., мало чем напоминают классические образцы западноевропейской и великорусской колонизации и культуры.
   Можно также согласиться с тем, что ни католический Запад, ни православная Московская Русь специально не искали ни Америку, ни Сибирь, хотя некоторые сомнения в этом есть. Однако весьма спорно утверждение, что первые английские и голландские поселенцы в Америке "желали быть посредниками в торговле между Новым и Старым Светом", а "земледельческие занятия и сами земли привлекали их менее всего" [4]. Эти положения абсолютно расходятся с результатами серьезных исследований как американских, так и российских историков, которые доказали, что хозяйство первых американских колонистов носило ярко выраженный натуральный характер, а земледелие было для них основным и господствующим занятием. "На первых порах поселенцам, - пишет Л. В. Смирнягин, - вполне хватало немногочисленных участков плодородных почв (особенно на побережье и в долине Коннетикута)", и только позднее, в конце XVII - начале XVIII вв., "нехватка земель побуждала их искать другие виды занятий и новые источники доходов", а наличие многочисленных бухт на побережье Новой Англии, обилие рыбы, ресурсы строевого леса позволили ее жителям стать первоклассными мореходами, рыбаками, корабелами и торговцами. Вот тогда-то Нью-Бедфорд становится мировой столицей китобоев, Глостер - рыбаков, Бангор - лесотроговцев, Бостон - центром посреднической торговли патокой, ромом и рабами [5].
   Трудно также согласиться с мнением, что свое пребывание в Сибири русский человек "рассматривал как вынужденное и временное", и "все стремились вернуться на родину, в "Расею", в то время как первые английские поселенцы сразу же восприняли Америку как свою новую родину [6]. Как показывают серьезные исследования Д. Бурстина, К. Брайденбо и других, первые ростки ощущения себя американцами у колонистов появились лишь в первой четверти XVIII в. Причем первоначально, в 1720-1770-е гг., будущие американцы рассматривали Новый Свет через призму религиозной исключительности, как центр будущего Царства Божьего на Земле. Один из лидеров обновленческого движения Эдвардс писал по поводу предназначения Америки: "Она открыта, чтобы там могло возникнуть новое и самое славное на земле государство Божьей церкви, чтобы бог, когда он будет творить новое небо и новую землю, мог в нем положить начало новому духовному миру" [7].
   Положение о том, что в Сибири все хотели вернуться в "Расею", также не выдерживает критики - для таких серьезных заявлений нужны солидные источники, которых в отношении XVIII - первой половины XVIII в. просто не существует в природе. Даже в годы столыпинских реформ поток крестьян-возвращенцев не оказал решающего воздействия, хотя, в силу целого ряда причин, и был значителен. В частности, в 1908 г., когда число переселенцев достигло максимальной для начала ХХ в. отметки в 644 777 человек, на родину вернулось всего 7 % (45 102 чел.) [8]. Зачем было возвращаться в "Расею" в XVII-XVIII вв., когда в Сибири было достаточно места, где ни один воевода не достанет? Сибиряки это прекрасно понимали: когда в 1653 г. в Кузнецкий острог прибыла следственная комиссия, чтобы выяснить обстоятельства "бунта и нестроения", то атаман А. Дорофеев от всех его жителей пригрозил "Дон завести!". Угроза моментально подействовала, и следователи быстро свернули свои розыскные мероприятия [9].
   Считается, что три главных фактора определили особенности "фронтира" и "рубежа": климат, пространство и капиталы. Но согласиться с утверждением, будто именно природа на обоих континентах привела к тому, что на американском Западе мы видим триумф "индивидуалистической демократии", а в Сибири "простонародно-коллективистскую демократию, которая была присуща промысловым ватагам, крестьянским селам и казачьим станицам" и "не приобрела самодовлеющего значения" [10], трудно, ибо это не звучит конкретно-исторически.
   Прежде всего, странное сопоставление - "индивидуалистская демократия" и "простонародно-коллективистская демократия"; вроде бы Америку, и тем более - Дикий Запад, осваивали не графы и бароны, и тем паче не интеллектуалы, а также же простые люди, бывшие подчас не в ладах с законом, что и Сибирь. Во-вторых, отрицать сильное развитие индивидуалистических наклонностей у сибиряков XVII-XIX вв. никак нельзя. Более того, можно сказать, что все присоединение и освоение Сибири в изучаемых хронологических рамках произошло как раз в силу развитых индивидуалистических начал. Ни Ермак, ни Н. Черниговский не получали царского или воеводского наказа о присоединении Западной Сибири и Приамурья, а действовали на свой страх и риск. Большинство сибирских городов, сел, слобод и деревень также возникло по личной хозяйственной инициативе казаков и крестьян.
   Первое поколение сибирских землепроходцев довольно хорошо осознавало свою роль; они плохо умели гнуться перед московскими чиновниками. Когда московские дворяне, присланные в 1598 г. в конвой пленного семейства хана Кучума, сделали замечание ермаковским казакам, те гордо ответили: "Мы де вам не приказаны, мы такие же, как и вы!" [11]. Да и в плане личной наживы многие сибиряки, особенно служилые люди, поступали, как ковбои на Диком Западе: нападали на государевы повозки с денежной казной, убивали ясачных сборщиков и купцов, занимались изготовлением фальшивых денег, творили святотатство - грабили церковную казну самого сибирского архиепископа! А если посмотреть криминальные хроники ссылки и каторги XIX века, то еще не известно, кто кого переплюнул бы - техасский ковбой или сибирский варнак! Эпоха первоначального накопления капитала, особенно на осваиваемых (колонизируемых) землях, всегда однотипна. Дело не в личностях и индивидуальностях, а в сфере возможного применения своего труда, таланта и капитала: в Америке возможностей было гораздо больше, чем в Сибири.
   Исключительно важным фактором, определившим судьбы колонизации Сибири и Америки, были капиталы. Конечно, инвестиции английского и иностранного капитала в колониальную Америку, тем более после достижения независимости, были довольно значительны; они сыграли свою роль в быстром экономическом развитии США и развитии демократии. Но все же главным залогом успеха Америки была предприимчивость самих ее жителей, их умение создавать деньги "из воздуха" и завоевывать новые рынки [12]. Люди на новой родине научились искать и зарабатывать деньги, способы пропитания и были готовы к жесткой конкуренции.
   По-другому складывалась судьба капитала в Сибири. Поход Ермака был финансирован купцами Строгановыми и русские купцы проникли в Сибирь задолго до правительственных отрядов. Уже в середине XVII в. Ирбитская ярмарка постепенно вырастает во всероссийскую. Тогда же среди сибиряков появляются фигуры крупных промышленников и торговцев, таких как братья Ушаковы, которые вошли в состав высших купеческих гильдий допетровской России [13]. В 1859 г. городская и сельская промышленность Западной Сибири произвела товаров не менее чем на 3 млн. рублей [14]. Так что нельзя отрицать наличие частного капитала в экономике и общественной жизни Сибири.
   Однако главенствующим на всем протяжении истории Сибири был государственный капитал, который во все времена не являлся столь мобильным и восприимчивым к конъюнктуре рынка, как частный, и в этом плане он заведомо неэффективен. Кроме того, следует учесть еще на один фактор, на который не часто обращается внимание. Экономическая жизнь английских колоний в Америке протекала как бы вне гнетущей зависимости и конкуренции со стороны капитала метрополии; влияние же еврорусского капитала на Сибирь было прямым и непосредственным, и более гнетущим. История богата примерами того, как московские, петербургские, ярославские и другие купцы в сговоре с сибирской администрацией прижимали и разоряли сибирских купцов, которые становились для них порой опасными конкурентами. В этом отношении показателен погром иркутского купечества в 1758-1760 гг., который устроил коллежский асессор П. Н. Крылов по заданию генерал-прокурора Сената, чтобы устранить иркутских претендентов на винные откупа [15]. Точно также еврорусская буржуазия вместе с сибирской администрацией всячески саботировала попытки красноярского купца 1-й гильдии М. К. Сидорова связать Сибирь прямыми морскими путями с Западной Европой [16].
   Интересны попытки проследить особенности восприятия фронтира населением Северной Америки и Сибири, ибо главное в истории фронтира - это люди. Ю. Н. Белаш отмечает, что "идея фронтира нередко автоматически распространяется на другие страны, в которых имело место сравнительно недавнее освоение части территории, в том числе и на Россию", однако, считает автор, "представления об осваиваемой Сибири в России сильно отличаются от американских представлений об осваиваемом Западе". И далее делается вывод о том, что расширение территории России в сторону Сибири "не тождественно американскому фронтиру в строгом смысле этого слова", ибо "американский фронтир - символ формирования американского общества", а "освоение российской территории - лишь расширение государственной вотчины" [17].
   Однако вывод этот делается на основе ряда не совсем точных постулатов. Прежде всего, историку не надо воспринимать уж слишком на веру слова людей. Хотя первые поселенцы на американской земле говорили о своем желании построить Град Господень на Холме, в основе их стремления в Америку лежали, безусловно, совершенно земные мотивы. И хартия, подписанная первыми пилигримами на корабле, говорила не только о целях, но и весьма рационально фиксировала имущественно-арендные отношения наемных рабочих и работодателей. В казачьих песнях о Сибири мы также можем найти немало строк, воспевающих свободу и волю, желание "показаковать в чистом поле", но практически каждый служилый считал свое "государево" жалование до одной деньги и сильно возмущался, когда ему не платили вовремя. Да, Сибирь тоже знала поток против религиозного угнетения - "каменьщики"-бухтарминцы, "братские"-русские, - но в основе их хозяйственной деятельности лежало, опять же, рациональное ведение хозяйства.
   Нередко люди, рассуждающие о фронтире и менталитете его участников, как-то по-детски переносят свои представления об Америке на историческое прошлое. Они могут заявить, что "в отличие от первых американцев, осваивающие Сибирь люди были не властны в полной мере ни над территорией, ни над собой" и "большая часть переселенцев в Сибири действовала так или иначе в интересах стоящего за их спиной государства" [18]. Сразу же заметим, что в любой точке земного шара человек не может быть в полной мере свободен от общества и государства; речь может идти лишь о степени этой несвободы! И в Америке XVII-XIX вв. люди также зависели от порядков своей общины (ордонансы Законодательных Собраний своих колоний), от законов английской короны (закон 1763 г., устанавливающий индейскую границу), затем уже от законов своего американского государства, суда Линча и т. д. Конечно, в Сибири роль государства была прописана намного рельефнее, и тем не менее, это не исключало возможностей проявления свободы и "воли". Сторонники подобных взглядов, загипнотизированные всесилием государственной власти в России, автоматически переносят еврорусские порядки XVII в. на Сибирь.
   В отношении конкретной сибирской истории можно с полным правом утверждать, что почти все казачьи походы "по приобретению новых землиц" совершались с согласия государства, но по воле казаков; своеволие воеводского управления регламентировалось даже не столько московским правительством, сколько действиями казачьих и мирских миров, как это показало исследование В. А. Александрова и Н. Н. Покровского [19], усиление податного гнета компенсировалось расширением "собинной" запашки, возможности для которой были фактически не ограниченными в каждом сибирском уезде, и страхом властей, что крестьяне могут уйти дальше на новые земли.
   [4.2. Сибирская вольница]
   Люди, сравнивающие Америку и Сибирь, часто совершают одну и ту же методологическую ошибку: они совершенно не видят принципиальной разницы между различными веками сибирской истории, для них история Сибири - одно сплошное пятно, "замазанное" общими характеристиками российской истории. А это далеко не так! Еще П. А. Словцов, сам сибиряк, попытался дать внутреннюю периодизацию истории региона. По его мнению, история Сибири делится на несколько периодов. Первый начинается в 1585 г. и заканчивается в 1662 г.; второй период длится с 1662 по 1708 г.; третий - с 1709 по 1742 г.; четвертый - с 1742 по 1764 г. и последний - с 1765 по 1823 г. [20]. Мы не собираемся здесь приводить доказательства этой периодизации или заниматься ее опровержением - это заняло бы слишком много места. Но сам факт ее существования говорит о длительности и сложности процесса колонизации региона.
   XVII век в Сибири очень похож на эпоху первоначального существования английских колоний на американской земле, но вот следующий XVIII-й для двух субтерриторий оказывается различным: если для Америки это эпоха обретения независимости, то для Сибири - время подавления "гражданских" порядков российским абсолютизмом, как это хорошо видно из работы М. О. Акишина [21]. XIX век воскресил некоторые параллели между Сибирью и Америкой, что нашло отражение в сочинениях сибирских областников и самом факте их появления.
   Другая ошибка, часто встречающаяся, заключается в том, что авторы, говоря о Сибири, все время подменяют ее Россией. Так, утверждают (по всей видимости, исходя из текста песни о несчастном путешественнике через Байкал на омулевой бочке), что "угрюмый образ Сибири-каторги в конечном счете заслонил в общественном сознании все остальное" [22]. Но это в русском общественном сознании, в сознании каторжан и мигрантов. Особенно "несчастны" такие песни были у белорусских крестьян-переселенцев. Но ни в одной дошедшей до нас казачьей песне, ни в одной сказке или песне местных старожилов уныния и "несчастья" нет и в помине. Возьмите знаменитый цикл об Албазинском "сидении": размах, удаль, порой жестокость, смерть, но горечи нет! Это как в песне о Стеньке Разине, который бросает княжну за борт - никто же не плачет по княжне! Сибирский мужик слишком прагматичен, чтобы горевать о какой-то свободе и воле, его интересуют сугубо конкретные дела. Интересный случай в этом отношении произошел в деревнях Тобольского наместничества в 1786 г., где объявился некий Петр Пургин, который выдавал себя за Петра III. Но обещал он крестьянам не землю и волю, как Емельян Пугачев, а "што не будет государственных податей на девять лет и тем более смущал простых людей" [23].
   Некоторые авторы, рассуждающие об общем в ментальности колонистов на новых землях, считают, что "в порубежье не боялись подняться за свободу с оружием в руках" [24]. И далее приводят в доказательство слова замечательного историка и публициста Н. Я. Эйдельмана (которые, правда, до него говорил А. И. Герцен) о том, что "главные народные войны зажигаются не в самых задавленных, угнетенных краях", а "в зонах относительно свободных, и уже потом с казачьих мест переносятся в мужицкие, закрепощенные губернии" [25]. Конечно, в истории Америки так это случалось, но не надо преувеличивать степень готовности людей подняться на борьбу с оружием в руках. Хотя история человечества полна кровавых войн, восстаний и заговоров, все же люди предпочитают жить спокойно и умирать в своей постели. И Америке понадобилось примерно 150 лет, чтобы простые американцы взялись за оружие, причем поводом послужило такое совершенно "меркантильное" и по политическим меркам незначительное событие, как "Бостонское чаепитие". К слову сказать, возмущение американцев в определенной степени подогревалось Францией, весьма заинтересованной в ослаблении позиций англичан на мировой арене. Когда же в самой Англии случилось "Смутное время" (буржуазная революция и гражданская война) - особой активности в американских колониях это не вызвало, они смотрели на них с позиций стороннего наблюдателя, особенно не симпатизируя ни одной из противоборствующих сторон.
   Тем более утверждение Н. Я. Эйдельмана не подходит к Сибири. Весь парадокс российской истории заключается в том, что в XVII-XVIII вв., когда Сибирь была относительно свободна от Москвы, в ней ни разу "не зажигалась" эта "главная народная война"; более того, ни Разин, ни Пугачев не нашли здесь многочисленных и активных сторонников.
   Действительно, в истории Сибири XVII века почти года не проходило, чтобы в том или ином районе не вспыхивали "бунты и нестроения", "смуты и шатания", заканчивавшиеся убийством воеводы или приказчиков, "выбиванием" их из городов. В этих движениях принимали участие все классы и слои сибирского общества. Безусловно, нельзя отрицать, что в них проявлялось имущественное расслоение сибирского общества. Что было, то было… Но все же не это главное.
   Мы очень мало знаем о времени самого конца XVI - самого начала XVII в., времени, когда еще были живы соратники Ермака, когда правительство-государство еще не было единственной силой, делающей историю региона. Мы сейчас только догадываемся, что дружина Ермака состояла из трех частей: вольных, "воровских", казаков, "государевых", т. е. состоящих на царской службе и части Строгановских людей. После гибели атамана и прихода первых царских воевод оставшиеся в живых ермаковцы или ушли в монастырь, или пошли на цареву службу. Но ведь среди них были такие личности, которые не просто гнулись перед воеводами - например, ермаковский атаман Иван Гроза. Само прозвище чего стоит! В Сибири он ставил первые города и не всегда при этом соглашался с воеводами. В Смутное время вместе со своей станицей в 300 сибирских казаков прибыл на Русь и участвовал в походе М. В. Скопина-Шуйского 1609 г., что привело к падению Тушинского лагеря второго Лжедимитрия [26]. Потом служил в Тобольске атаманом конных казаков, "старой сотни". Должность по тем временам непростая, с которой должен был считаться любой присланный сюда царский воевода. От Ивана Грозы пошел знаменитый род тобольских сынов боярских Грозиных.
   А думать, что наши казаки в эпоху Смутного времени и последующих лет были сугубо послушными, крайне наивно. Это хорошо показывает одно событие, имевшее место в Тобольске в 1599 г., в царствование Бориса Годунова. Тобольский сын боярский Фуник Быкасов, из ссыльных "иноземцев", пропустил ночное дежурство в карауле ("пьян был"), за что воевода Бутурлин приказал его арестовать. Но Фуник со своими братьями Максимом и Юрием "не дался", они стали "матерно лаять" воеводу и оказавшегося тут же под руку письменного голову, хватались за сабли и пищаль, грозились их "убить до смерти". Счеты у воеводы с братьями были давние. Еще в 1598 г. они сообщили в Москву о его злоупотреблениях, на что воевода нашел сильный аргумент. Подговоренный им казак О. Афонасьев донес, что братья у себя на подворье якобы говорили, что царь Федор Иванович велел задушить царевича Дмитрия и тем самым царское семя перевести в угоду Борису Годунову[27]. И если так себя могли вести какие-то ссыльные, то можно себе представить, как себя держал герой сибирского "взятия", глава ермаковского посольства в Москву, старший ермаковский атаман, переживший своего предводителя. И как неуютно чувствовали себя царские воеводы рядом с ними! Поэтому вполне можно поверить - хотя очень трудно - обильно встречающимся в делах Сибирского приказа "жалостливым" отпискам сибирских воевод в Москву о их тяжелом житье-бытье в Сибири.
   Но если плохо жилось царским воеводам, то прочим сибирским начальникам - и того хуже. Об этом можно судить по отписке приказчика Анадырского острога Ю. Селиверстова 1655 г. Он, личность довольно известная в воеводских кругах, жаловался, что как-то, "неведом зачем", в приказную избу зашел новоприборный казак Данила Филиппов "и стал меня Юшку бранить, и за бороду драть, и половина бороды выдра, и по дверям меня за бороду сволок…" [28].
   И тем не менее, несмотря на существовании в Сибири личностей, склонных к совершенно безумным авантюрам, несмотря на определенную слабость центральной, московской власти; несмотря на скопление в городах большого количества вооруженных служилых людей, к тому же организованных в рамках существовавших институтов народоправия в виде "казачьего круга", "войсковой канцелярии"; несмотря на наличие большого числа мотивов к выступлению - невыдача жалования, произвол воевод и т. д., - в Сибири ни разу за XVII в. не вспыхнуло восстания, сравнимого с российскими. Более того, когда Н. Черниговский ушел на Амур, отстроив там заново Албазин, то опять же послал посольство в Москву с просьбой принять Приамурье в подданство России.
   Одной из главных причин такой лояльности сибиряков по отношению к центральной власти, на наш взгляд, является то, что, несмотря на все наши попытки объяснить историю Сибири общими закономерностями истории России и тезисом о нарастании классовой борьбы, история Сибири существенно отличается в этом плане. Русский человек, перевалив через Урал, нашел в Сибири гораздо больше свободы и возможностей для материального обеспечения, чем в Европейской России. Сибирскому казаку, посадскому или крестьянину не надо было браться за оружие и требовать лучшей доли, ибо он всегда ее мог найти, уйдя на свободные земли.
   В России некуда было бежать и негде найти себе достаток. В придачу российское правительство вело в Сибири разумную политику, ни разу не встав открыто на сторону воевод, против которых бунтовали их подчиненные. В какой-то мере оно даже провоцировало народ, устраивая обязательные сыски и проверки деятельности сибирских воевод. И долгое время такая политика себя оправдывала - даже знаменитые и крупнейшие восстания в Томске в 1649 г. и красноярские события 1698 г. не вышли за локальные рамки. Вообще в характере, менталитете русского человека заложен какой-то двойственный образ государства. Особенно это характерно для сибиряка; для него налоговый гнет и прочие "неприятности" всегда ассоциировались с Москвой, а с другой стороны, живя постоянно на линии фронтира, под страхом набега кочевников, он видел в государстве своего защитника.
   Другая типичная черта жителей порубежья состоит "в привычке к свободе", а "самоуважение сочетается с сильнейшим индивидуализмом", хотя "развитие этого качества на первый взгляд кажется странным" [29]. В отношении американца мало кто сомневается в справедливости этой характеристики, но в отношении русского человека такие сомнения вполне обоснованы. В качестве одного из важнейших аргументов приводится то, что в Америке не было такой организации, как русская крестьянская община. Это сильный аргумент, но не совсем точный. Дело в том, что такая форма социальной организации как община, придя вместе с русским человеком в Сибирь, также существенно видоизменилась и стала не совсем той, какой она была в Европейской России. Из всех черт традиционной русской общины главными являлись, по всей видимости, постоянные переделы земли и уравнение крестьянских наделов в целях "справедливости".
   В европейских губерниях России, особенно черноземного центра, это было важнейшей задачей. Но в Сибири с ее земельными просторами такой проблемы не возникало, хотя земельные конфликты возникали. Но в силу других причин. И здесь наличие общины вполне уживается с развитым индивидуализмом. А если говорить о казачьей артели, дружине, то здесь без ярких индивидуальностей, личной инициативы, высокого сознания своего долга и товарищества просто не обойтись: мы бы осваивали и присоединяли сибирские просторы целые столетия. Без ватаги, артельности не выиграешь боя. Успех его зависит от храбрости каждого бойца: недаром в старину казаку, раненому в спину, награды не полагалось - а вдруг он бежал с поля брани? И удача в бою разная: кто-то погибал, а кто-то уводил пленных (ясырь) и скотину. И при распашке пустошей каждый крестьянин сам, своим трудом, зарабатывал себе удачу. С другой стороны, как ни странно это звучит, такое сочетание индивидуализма и артельности во фронтирном обществе - это почти прообраз "открытого гражданского общества" К. Поппера, где гармонически сочетаются черты индивидуализма и гражданственности.
   [4.3. Времена и нравы]
   Другая черта общности жителей порубежья - это упрощение религиозных чувств и, как следствие, распущенность нравов (по меркам добропорядочных жителей метрополии). О "распущенности" нравов первых сибиряков можно судить по отпискам церковных властей: кажется нет такого греха, который был бы незнаком переселенцам! [30]. Судьба местных жителей каждый день висела на волоске. Вот несколько примеров. Тарский стрелец Панкрат Андреев в 1625 г. поручился за ссыльного Мишку Аристова, который был прислан в службу. Вместе служили в одном десятке, ели из одного котла - в общем, служба как служба. Но в 1629 г. группа бывших ссыльных и колодников, в том числе и М. Аристов, бежала из Тары. В погоню послали служивых, в том числе и П. Андреева. Они настигли беглецов, но во время ночевки арестованные перебили охрану, а Панкрата, "изранив до смерти", бросили. Причем "изранил" его никто иной как М. Аристов. Андреева нашли местные татары, вроде бы вчерашние враги, и привезли в Тару, где он и умер [31].
   Но смерть ждала казака не только в бою. В 1629 г. на Таре случились страшные события. Служил в Тарском остроге конный казак литовского списка Афанасий Осипов Прокудин. Казак он был отменный: в походе на Ишим-царевича "бился явственно", "двух мужиков свалил" и получил в награду три рубля. В конце апреля в древне вблизи острога его жена наняла ясачного татарина, который ночью спящему Афанасию топором отрубил голову, а его тело жена с "полюбовником" сожгли. Второй случай произошел в августе. Жил на Таре пеший казак Первушка Сидоров с женой Аксиньей. Не знаем уж, как жили, но "заворовала" и "заблудила" Аксинья. Муж об этом, естественно, узнал последним. Зазвав "полюбовника" к себе во двор, хотел зарезать, но супруга не дала. Как поладили после этого муж и жена мы не знаем, но на следующий день Аксинья "зарезала мужа до смерти", а тело отвезла на речку Архарку и закопала в солотине [болотистом месте. - Авт.]. Вот какие шекспировские страсти разыгрывались у сибиряков XVII века [32].
   Но больше всего нам "нравится" преступление, совершенное в 1628 г. в Енисейском крае. Местные власти были чуть ли не завалены "воровскими" монетами, которые приносили им остяки. Аборигены рассказывали, что деньги эти они получили за пушнину от русского казака. Власти переполошились и устроили розыск. Оказалось, что этим "вором" был годовальщик Маковского острога казак Васька Артемьев, который на пытке сообщил, что лил деньги в лесу из олова и "перста". Представляете - край еще не освоенный, "пустой", но уже в таежной глуши фальшивомонетчик оборудовал мастерскую и наладил изготовление "воровских" монет! Вот и попробуй утверждать, что русский человек не предприимчив! Больше всего в этой истории жалко местного подъячего - бедняга сломал зуб, проверяя фальшивые монеты [33].
   Вообще, с точки зрения нашего современника, то время отличалось дикостью нравов. Об этом можно судить хотя бы по краткой выписке из Черепановской летописи о казни на костре двух женщин в Тобольске в 1737 г.: "8 августа в Тоболску Крестовоздвиженскаго приходу Пиляцкой слободы сожгли женщину за испущение во время приобщения Пречистых Тайн тела и крови Христовых на землю и попрание, а после сожгли и другую женщину за такое же преступление Петропавловского приходу Кадулину жену" [34].
   Впрочем, все это - не столько собственно распущенность, сколько результат формирования новой морали и культуры. Россияне, пережившие революцию и гражданскую войну, знают, как рождалась новая, "пролетарская" культура 1920-х гг. и каковы при этом были нравы. Нынешнему поколению русских людей, пережившим эпоху "шального" бизнеса, это тоже понятно.
   Одной из характернейших черт жителей "порубежья" как Америки, так и Сибири является привычка к риску, желание не просто обогатиться, зажить лучше, чем на родине, но жить интересно. Идеал сибирского землепроходца, первых колонистов американского северо-востока нельзя свести к чему то одному - обогатиться или найти свободу. Это было бы неправильно. Этого просто невозможно увидеть в документе, потому что он об прямо не говорит. Это можно лишь "вычислить" через типологический ряд схожий ситуаций и людей. Иллюстрацией может служить судьба Тарского пешего казака Луки Анисимова. В 1606 г. он вместе с группой болотниковцев, захваченных в плен во время известной осады лагеря в Зборове, был сослан в Тару "за опалу" в пашенные крестьяне. Кажется, живи и радуйся - за "воровство" и мятеж на кол не посадили, как других болотниковцев, а дали дожить на пашне в крестьянах... По прибытии в острог его сразу же в составе казачьего отряда послали к Ямыш-озеру, где он отличился в боях [35]. В калмацком походе на Ишим-царевича опять не сплоховал - ранил одного калмыцкого "мужика", сам был ранен и в награду получил рубль [36].
   Так и служил Лука в пеших казаках и был во многих "посылках и подъездах", пока новый тарский воевода, вспомнив о царском указе, в 1624 г. не определил его в пашенные крестьяне и даже выдал "подмогу", которая полагалась в таких случаях. Жизнь Луки круто изменилась: вместо свиста калмыцкой сабли и стрелы - рутинные крестьянские занятия. Тяжело, конечно, но зато уж живым точно останешься, тем более что наш герой к тому времени женился. Лука не бедствовал; благодаря предприимчивости и сметке, сумел создать на сибирской земле прочное и прибыльное крестьянское хозяйство. Для человека, который стремился бы к сытой и спокойной жизни, этого было бы достаточно! Так поступает любой нормальный человек, живущий на своем месте, унаследованном от предков, но не так живут жители "порубежья" на всех континентах. Вот и Лука за немалую по тем временам сумму в 25 рублей (лишь единицы из высшей служилой аристократии получали такое годовое жалование), отдав при этом все свое прибыльное хозяйство и сам земельный надел добровольцу из числа гулящих людей, в 1635 г. вернулся с воеводского согласия и царского указа в пешие казаки с годовым окладом всего лишь 4 рубля с четью! Отдать свое хозяйство и еще 25 рублей в придачу за то, чтобы опять вернуться к беспокойной и опасной жизни за четыре рубля в год! И видать, скоро сложил он голову в одном из походов: в документах второй половины 1630-х гг. его имя уже не встречается. Такие характеры создавали нашу Сибирь.
   [4.4. Крестьяне начала XX века: рубежи противостояния]
   Общеизвестно, что в России, соответственно - и в Сибири, в XIX - начале ХХ в. доминировал патриархально-патерналистский тип сознания. К тому же, находящееся в таком состоянии общество развивалось, по словам А. Л. Янова, "в заколдованном круге средневековой империи, в основании которой были… три "бомбы" громадной разрушительной силы: архаическое самодержавие, ненависть сознательно ограбленного крестьянства и угнетенных империей народов" [37]. Вместе с тем, в поведении основных групп сибирского социума - крестьян, городских обывателей (рабочих) и интеллигенции наблюдалась определенная специфика.
   Несмотря на существование единых мировоззренческих представлений, между старожилами и переселенцами были существенные различия в менталитете. Отсутствие помещичьего землевладения, наплыв ссыльных, незначительность административного аппарата и его отдаленность от разбросанных далеко друг от друга селений формировали специфические черты психологического склада сибиряков - рационализм, индивидуализм, самостоятельность, чувство собственного достоинства. В. П. Семенов Тян-Шанский в 1895 г. так характеризовал обитателей региона: "Приезжего из Европейской России сразу же приятно поражала свобода и непринужденность в обращении сибирских мужиков с приезжими "чиновниками". Сибиряк безо всякого приглашения прямо садился и несмотря ни на какое начальство сидел при нем и разговаривал самым непринужденным образом" [38].
   Под воздействием природно-климатических условий, смешиваясь с аборигенами, пришедший из-за Урала разношерстный конгломерат постепенно приобретал определенные социальные и психологические очертания. Вот как описывал сибирского старожила С. Я. Елпатьевский: "среди разноплеменных, разноверных людей он не знает, не чувствует разделительных граней - религиозных, национальных; он безгранный, вненациональный, он сибиряк, он только областник. Он не по-русски - реже и менее усердно - молится, не по-русски ругается, и о пришедших из-за Урала говорит: "он российский"" [39].
   Характерными чертами "человека фронтира" являлись относительно низкий уровень духовной культуры и религиозности [40]. Наличие оппозиционности и отторжения власти так же присутствовали в их ментальности. "Сибиряк был всегда глубоко демократичен и не очень верноподдан, - замечал по этому поводу С. Я. Елпатьевский. - Сыновья людей, преступивших русский закон, потомки беглых людей, бежавших от барина, от чиновника, от консистории и от Синода, от царской власти, потомки вольных смельчаков, уходивших от склоки, связанности, от скудости русской жизни искать долю и жизнь в беспредельной Сибири, - сибиряки никогда не чувствовали нежности к русскому правительству и не благоговели, не трепетали, как раньше русские, перед царской властью" [41].
   Массовые переселения на рубеже XIX-XX вв. породили ситуацию фронтира и своеобразного противостояния между старожилами и новоселами. В деревнях процветала своеобразная "дедовщина". "Сибирская гордость иногда доходила до того, - сообщает В. П. Семенов Тян-Шанский, что приселившиеся переселенцы, добровольно принятые сибиряками, лет по двадцати не признавались последними за себе равных, причем сибиряки в это время тщательно избегали с ними родниться. Когда же таким переселенцам наконец сами сибиряки переставали давать кличку "россейских" и роднились наконец с ними, то бывшие "россейские" не без гордости говорили приезжим, что они стали "сибиряками", точно их повысили в чине" [42].
   Еще один рубеж противостояния к началу ХХ в. определился во взаимоотношениях между переселенцами, поддерживаемыми государством, и аборигенными этносами юга Сибири. Под напором мигрантов нарушается шаткое равновесие между этносами и начинается противостояние. В наиболее радикальной форме казахи-кочевники пытаются бороться за сохранение кочевых угодий во время вооруженных выступлений 1916 г. Крестьяне-переселенцы активно участвовали в массовом избиении алтайцев в верховьях реки Чарыш 24 июня 1904 г., где они под руководством адепта новой религии - бурханизма - Чета Челпанова осуществляли массовое моление.
   Отстаивая свои интересы, крестьяне действовали солидарно, всем миром, на основе решений, принятых сельскими и волостными сходами, не останавливаясь перед самыми радикальными методами противодействия властям, сохраняя и в начале ХХ в. присущие крестьянским войнам XVII-XVIII вв. анархизм, утопизм, жестокость и разобщенность. Данное обстоятельство связано с некоторыми константами российской ментальности - страстностью, максимализмом, экстремизмом, порожденными экстремальными условиями развития русского этноса. "Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать как народ государственно-деспотический и анархистски-свободолюбивый, как народ, склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный принять страдание и до болезненности сострадательный", - отмечал Н. А. Бердяев [43].
   Анализ трех томов хроники крестьянского движения в Сибири за 1861-1916 гг., осуществленный Д. М. Шиловским, привел его к выводу о постоянной эскалации насилия в конфликтных ситуациях между сельскими обществами и властью. Так, в 1908-1916 гг. "значительно возрастает массовость и агрессивность в действиях крестьян, использование холодного и огнестрельного оружия. В 70 случаях, т.е. в каждом четвертом, волнения сопровождались нападением или сопротивлением по отношению к правоохранительным органам, сельской администрации, чинам лесной охраны. Зачастую противостояние перерастало в открытый вооруженный конфликт. Скупые строки хроники порой напоминают сводки с театра военных действий: в мае 1914 г. крестьяне с. Травное Барнаульского уезда по причине того, что во время землеустройства у них обрезали 49 огородов, вооружились ружьями и кольями, разгромили контору лесничества и убили четырех стражников. Буквально через месяц в Новочихинской и Касмалинской волостях того же уезда при попытке скосить сено с кабинетских лугов развернулось сражение, в ходе которого убили девять крестьян и восемь полицейских… Если в 1861-1904 гг. зафиксирован один случай массовых выступлений ("Бердский бунт" 1869 г.), в 1905-1907 гг. - три случая, то в 1908-1916 гг. их было более десяти. В результате кровавого противостояния 1908-1916 гг. погибло 29 полицейских, чинов лесной стражи, сельских старост и других представителей администрации, еще 89 получили ранения или были избиты. В свою очередь, крестьяне потеряли убитыми 13 и ранеными 14 человек" [44].
   Крестьянство использовало в своих, зачастую корыстных целях, процесс деградации власти, ее политические установки, в частности - антисемитизм. Единственный случай еврейского погрома в сибирской деревне был зафиксирован 23 октября 1905 г. в с. Наумовском Семилужской волости Томского уезда, где местными крестьянами под руководством сотского Д. Гогина был разграблен дом и лавка торгующего еврея Бориса Бейлина. Как свидетельствует полицейский протокол: "толпа в это время только смотрела и приступила к разгрому дома и лавки Бейлина через довольно продолжительное время, когда крестьянин Рахов первый начал бить в доме Бейлина двери и окна. Затем вечером, когда дом Бейлина был разграблен и внутри лавки начался пожар, туда вновь прибежал сотский Гагин и, схватив полено, начал разгонять тушивших огонь, причем ударил поленом крестьянина Николая Сергеева. При обыске в доме Гагина найдена масса вещей, принадлежавших Бейлину" [45].
   В ходе ожесточенной борьбы за свои интересы сибирская деревня подверглась воздействию различных политических партий и объединений, но осталась по сути аполитичной. Так, в 1917 г. волостные правления переименовывались в советы, а после свержения советской власти возвращали прежние наименования. Во время гражданской войны многие сельские сходы отказывались принимать резолюции по политическим вопросам. Одинаково отрицательно участники Западно-сибирского восстания 1921 г. относились и к коммунистической, и к белогвардейской идеологии.
   Таким образом, крестьянство Сибири, оставаясь на протяжении всего рассматриваемого периода социумом устойчивым, жизнестойким и консервативным, во всех социальных катаклизмах первых двух десятилетий ХХ в. с переменным успехом решительно и бескомпромиссно отстаивало свои интересы, не останавливаясь перед самыми радикальными методами противодействия властям. В конечном счете, его позиция, включая пассивный нейтралитет, предопределили установление советской власти, а затем ее свержение летом 1918 г., так же как и "белого" движения к концу 1919 г. Крестьянству удалось ценой кровавых жертв и издержек заставить закрепившихся у власти коммунистов в 1921 г. признать эти интересы и отказаться от политики "военного коммунизма".
   [4.5. Горожане: старые традиции в новых условиях]
   Несколько иной была ситуация в городах региона. Согласно данным Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., в 45 городских поселениях региона проживало 467,8 тыс. человек, или 7,3 % от всей численности сибиряков [46]. Количество горожан постоянно увеличивалось, но отставало от роста всего населения Сибири. Прирост городского населения осуществлялся преимущественно за счет переселенцев из Европейской России и местных крестьян. По свидетельству современника, "приток к Томску крестьянского населения находится в связи с отыскиванием работы и желанием поскорее приписаться в мещане, чтобы избавиться от платежей, повинностей и поборов, лежащих на крестьянине, последнее - заветная мечта всякого крестьянина, вкусившего прелестей городской жизни" [47]. По образному выражению Б. Н. Миронова, в рассматриваемое время происходило окрестьянивание городского населения ("город разбух от деревни") [48].
   В Сибири указанная тенденция проявлялась более интенсивно, чем в Европейской части страны. Если в конце 1870-х гг. среди горожан Западной Сибири крестьяне составляли 18,5 %, то в 1897 г. - 36,4 %, а в 1910 г. (Тобольская губерния) - 36,3 % [49]. Представляет интерес род занятий этой категории городских жителей. По данным Н. М. Дмитриенко, в 1897 г. в Томске крестьян насчитывалось 20 475 человек (39,0 % от общего количества жителей). Из них примерно половина (10 047 чел) работала прислугой, на частной службе, добывала средства к существованию поденщиной; еще 5041 чел. трудились в транспортной сфере, и 839 чел. занимались сельским хозяйством [50]. Попутно заметим, что и город оказывал разнообразное воздействие и на деревню. На примере Иркутска, в 1892 г. В. А. Обручев писал по этому поводу следующее: "Близость города для большинства крестьян просто пагубна. Правда, по внешнему виду иркутский крестьянин кажется более приличным и культурным, чем его собратья, живущие вдали от больших центров. Но он насквозь испорчен, и в этом немало повинен центр цивилизации. Казалось бы, от постоянного общения с городом богатство деревни должно возрастать, а между тем оно падает с каждым годом. Крестьянина давят частные долги и государственные недоимки. Его скот плохо содержится, его амбары пусты, его поля отдаются в аренду кровопийцам-кулакам, его строения обветшали, и уже с декабря владелец прекраснейшей черноземной земли должен покупать хлеб в городе" [51].
   Как считает Б. Н. Миронов: "Окрестьянивание горожан означало реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания…" [52]. И в сибирских городах легко можно обнаружить деревенские стандарты социального и политического поведения. Примером этому были кулачные бои "стенка на стенку" или "войнушки", несмотря на их официальное запрещение в 1832 г. "После побоищ были раненые, иногда даже убитые, - свидетельствует по Омску Д. А. Алисов. - Один из самых жестоких "боев" по воспоминаниям старожилов, произошел в 1912 г. Даже конная и пешая полиция, вызванные на место поединка, оказались не в состоянии прекратить это знаменитое "Ледовое побоище" [53]. По "деревенскому" сценарию происходили бунты мобилизованных в начале Первой мировой войны, отличавшиеся масштабностью и упорством. В частности, в Новониколаевске в последней декаде июля 1914 г. трижды происходили столкновения призванных в армию с полицией и войсками с использованием огнестрельного оружия, в результате которых было убито 31 и ранено 65 человек [54]. Более массовый и разрушительный характер волнения мобилизованных приняли в Бийске, Барнауле и Ишиме. Всего, по данным Л. М. Горюшкина, из 247 погибших участников аналогичных бунтов в России, на долю Томской губернии приходится от 136 до 140 чел. [55].
   Анализируя поведение участников массовых беспорядков начального этапа войны, Дж. Санборн отмечает: "Бунт представляет собой не единичное действие, а набор их. Когда баланс власти нарушается, и силы традиционных органов управления ослабевают, открывается простор для всех видов деятельности, выходящих за рамки закона. Одни нападают на полицию, другие воруют хлеб, третьи напиваются, многие участвуют и в том, и в другом, и в третьем. Факторами, на фоне которых возникли беспорядки среди призывников 1914 г., были желание напиться, обеспечить себя и семьи продуктами и вещами, показать свое недовольство войной и сделать все возможное для того, чтобы затянуть или нарушить отправку на фронт" [56]. В рамках этой версии С. Ю. Шишкина рассматривает выступления запасных "скорее формой стихийного, нежели организованного протеста, в основе которого лежали естественные чувства - верность существовавшим традициям и тревога за судьбы близких" [57].
   По мере затяжки боевых действий ситуация в тылу вновь накаляется, и по региону вновь прокатывается волна беспорядочных выступлений в городах. Так, в г. Новониколаевске 9 ноября 1916 г., массовые беспорядки возникли из-за отмены выдачи заготовленного муниципалитетом сахара. Громадная толпа, собравшаяся на Базарной площади, смяв заслон полицейских и военнослужащих, стала расхищать сахар и грабить магазины. В результате бунта было расхищено до 400 пудов сахара и товаров на 10 тыс. рублей. Задержали 74 участника беспорядков, из них 54 женщины, под стражу взято 23 обывателя, впоследствии осужденных к различным срокам тюремного заключения [58].
   Тем не менее, городской социум формировался из людей достаточно деятельных и инициативных. Вот как, например, корреспондент охарактеризовал городское сообщество Новониколаевска в 1907 г. в противовес старым сибирским городам - Томску, Омску, Барнаулу: "Новониколаевск живет, живет он мозгом и душой, и всей своей мускульной силой, это вы видите на каждом шагу. Тут люди со всех сторон: одни из Петербурга, Москвы, Варшавы и т. д., другие из Англии, Финляндии, третьи из Китая, Японии… и все они представляют из себя элемент крайне любознательный, наиболее способный, созидательный, напористый. Да, это сила непоколебимая, живая, которой у вас уже нет; она выдохнулась в ваших городах с известными, плесенью покрытыми рамками и формами. Тут кипучая жизнь бьет фонтаном энергии… Здесь каждый живет своей самостоятельной, независимой жизнью" [59].
   И формы социального и политического поведения городских рабочих уже существенно отличались от крестьянских и их коллег из неиндустриальной сферы (мастеровых кабинетских предприятий и приисковых рабочих). Отчасти это объясняется наличием в городской среде регионе значительной прослойки квалифицированных рабочих из центра страны. Они составляли более 40 % работавших в мелких ремесленных заведениях Томска в конце XIX в. [60]. С другой стороны, в городах Сибири имелась многочисленная прослойка, обеспечивающих, по терминологии западной экономической географии, третичные виды деятельности, не связанные с добычей сырья или его обработкой (транспорт, связь, кредит, гостиницы и наем жилья, зрелища и развлечения, питание, медицина, образование и т. д.) [61].
   Для примера, в Новониколаевске в 1917 г. действовало 23 профессиональных союза, которые объединяли: союз грузчиков - 710 чел., домашних служащих - 721, каменщиков, печников, штукатуров - 169, кинематографических служащих - 42, колбасников - 94, кондитеров - 100, кровельщиков - 26, союз конторского труда - 412, маляров - 64, музыкантов - 92, неквалифицированных рабочих - 950, пищевиков - 245, печатников - 191, кожевников - 215, рабочих фабрично-заводских предприятий - 850, ресторанных служащих - 287, столяров и плотников - 320, строителей - 578, торгово-промышленных служащих - 1042, фармацевтов - 37, шорников - 168, экипажных мастеров - 38, ротных фельдшеров - 62 [62]. Итак, на 70 тыс. жителей самодеятельное население города (без учета предпринимателей, инженеров, педагогов, священнослужителей, врачей, офицеров) составляло 7413 человек. Его можно условно разделить на три большие группы. К первой относятся собственно занятые в производстве (рабочие): фабрично-заводские - 850 чел.(10,1 %), строители - 1157 чел.(15,6 %) и занятые в сфере легкой и пищевой промышленности - 836 (11,3 %); всего 2843 чел. (38, 24 %). Ко второй - относятся задействованные в сфере обслуживания - 2633 чел. (35,54 %). И третью группу составляют неквалифицированные рабочие и грузчики - 1550 чел. (20,9 %). Таким образом, работающие по найму образуют две устойчивые группы, между которыми располагается прослойка неквалифицированных рабочих, занятых в основном физическим трудом.
   Соответственно и политическое поведение этих групп будет различным. Именно перечисленные основные группы составили питательную среду радикальных политических партий социалистической ориентации; прослойка в союзе с торгово-предпринимательскими кругами объединится в консервативных (черносотенных) формированиях. На рубеже 1904-1905 гг. в Новониколаевске оформляется Обская группа РСДРП, в 1905 г. - эсеровская организация. На другом полюсе с 1909 г. здесь действовала одна из наиболее дееспособных структур Союза русского народа (СРН) в Сибири, просуществовавшая до Февральской революции 1917 г. В период расцвета (1910-1914) в отделе и его дочерних организациях насчитывалось до 1,5 тыс. членов. Парадокс, но в самом "буржуазном" городе Сибири центристские (либеральные) партии (кадеты и октябристы) не пользовались популярностью и не создали устойчивых объединений.
   Популярность социалистических идей объясняется прежде всего феноменом окрестьянивания горожан. "Нужно отдать должное проницательности большевиков, - замечает по этому поводу Б. Н. Миронов, - которые провозгласили и пытались на деле реализовать союз рабочих и крестьян, понимая, что те и другие имели в принципе единый менталитет и поэтому были подвержены влиянию социалистических идей" [63]. Поворот в сторону социализма был связан и с кризисом самодержавия в период Русско-японской войны и революции 1905-1907 гг. "Много нехорошего видело русское население во время русско-японской войны, и оно потеряло свою веру в то, что правительство может хорошо управлять страной. Нередко люди, даже патриотически настроенные, не знали, что делать, и бросались в крайности, хватаясь хотя бы за тот же социализм…", - так объяснял данное обстоятельство видный сибирский предприниматель И. В. Кулаев [64]. Наконец, в глазах определенной части российской интеллигенции обанкротилась либеральная парадигма прогрессивности капиталистического развития человеческого. Ведущий теоретик эсеровской партии В. М. Чернов проанализировал типы капитализма в Англии, Франции, Германии, Австрии, России и пришел к выводу, что у нас устанавливается его "особый вид", названный им "капиталистическим паразитизмом". Главная его особенность заключается в осуществлении "эксплуатации капиталом непосредственных производителей без соответствующей реорганизации производства из мелкого, примитивного - в крупное, основанное на приложении новейших технологий". Из этого следует, что российскую буржуазию нельзя считать носителем прогресса [65].
   Касаясь специфики политического поведения анализируемой социальной группы городского социума Сибири и ее политических формирований в начале ХХ в., необходимо остановиться на терроре как тактическом средстве достижения социалистического идеала. Прежде всего, радикалы не скрывали негативного отношения к самодержавию. Лексика их прокламаций была буквально пропитана обличением правящей династии и непосредственно Николая II: "венценосный негодяй", "убийца", "душегуб и убивец", "дармоед", а барнаульские социал-демократы в пространной листовке по поводу роспуска 1-й Государственной думы следующим образом охарактеризовали самодержавный строй: "Долго-долго будет помнить русский народ, что много было у него всяких князей и царей - были Святополки Окаянные, Иваны Грозные, были Катерины Великие и Малые, были блудники-нечестивцы и всякой правды душители, но равного Николаю II еще не было" [66].
   В борьбе с прогнившим и ненавистным режимом допускались любые средства, в том числе и насильственные ("прямые") действия. С их помощью радикалы, прежде всего - эсеры, максималисты и анархисты, пытались ограничить произвол и дезорганизовать правительственный аппарат ("бросая гордое презрение смерти, народные герои вносили страх и ужас в ряды насильников, заставляя их трепетать перед близостью мщения") [67]. Социалисты-революционеры неоднократно заявляли, что террор является разновидностью самообороны, применение которой обусловлено отсутствием конституционных гарантий индивидуальной свободы ("Мы, социалисты-революционеры, не хотим крови; мы стремимся к тому, чтобы иметь возможность нести идеи социализма в темные массы народа. Но, живя в полицейском государстве, поддерживающем свое господство исключительно насилием, мы, по необходимости, должны защищать себя силой и пользоваться в этом направлении всеми имеющимися в наших руках средствами, не исключая террор" [68]). Наконец, анархисты рассматривали "прямые" действия как единственный способ борьбы. "Мы заявляем, - говорилось в обращении томских анархистов в сентябре 1907 г., - что отныне же приступим к уничтожению нашего рабства, мы будем отнимать фабрики и заводы, все магазины и дома в пользу всего рабочего народа… Будем бросать бомбы в царей, богачей и всех прочих палачей. Мы взорвем полицейские участки и отворим тюрьмы. Пусть трепещут и гибнут наши палачи… Вперед же, товарищи! Теперь же на борьбу. Долой частную собственность и государство!" [69]. Что касается местных социал-демократов, то случаев осуществления ими террористических актов или экспроприаций не зафиксировано, но отдельные организации РСДРП принципиально высказывались за индивидуальный террор и экспроприацию денежных средств правительственных учреждений, не допуская посягательства на частную собственность [70]. Однако имело место межпартийное сотрудничество, которое привело к созданию таких экстремистских организаций, как Забайкальская федерация групп вооруженного народного восстания (1906-1908), "Союза революционных социалистов" (1911-1912), а также к проведению такой акции, как "Туруханский бунт" (1908-1909), где участвовали наиболее радикально настроенные члены РСДРП, ПСР, анархисты, прежде всего политические ссыльные.
   [4.6. Сибирская интеллигенция]
   Наиболее активным участником политического процесса во второй половине XIX - начале ХХ в. являлась интеллигенция, под которой мы подразумеваем все образованное сообщество региона, включая чиновников, священнослужителей, офицеров, педагогов, ученых, журналистов, лиц свободных профессий и т. д. По подсчетам А. Е. Плотникова, в 1897 г. число работников умственного труда в Сибири составляло 35,3 тыс. человек, а к 1917 г. - достигло 100 тыс., подавляющая часть которых (более 90 %) проживала в городах [71]. Стабильный рост основных групп интеллигенции, за исключением офицеров и лиц духовного звания, сопровождался качественными изменениями в ее структуре. Среди чиновников увеличивалась доля местных уроженцев (с 20 % в начале 1860-х гг. до 38,6 % в начале ХХ в.) [72], строительство железной дороги привело к появлению массового слоя инженеров и техников. Исключительно региональным фактором пополнения образованного сообщества являлась политическая ссылка.
   Сибирская служилая бюрократия отличалась своим "демократичным" (не дворянским) происхождением, низким уровнем материального достатка, страдала от дороговизны жилья и ширпотреба, а также нищенского пенсионного обеспечения. В совокупности перечисленные факторы порождали тотальную коррумпированность управленческого аппарата. "Взятки не считались деянием предосудительным, - замечал видный иркутский чиновник, действительный статский советник А. М. Падерин. - Все знали, какие должности и сколько дают дохода, кроме жалования. Винный откуп щедро награждал чиновников и деньгами, и водкой. Получавший 1000 рублей в год казенного жалования, это было в то время большим окладом, жил так, как можно было жить, получая несколько тысяч. Молодец, говорили одни, умеет пользоваться своим положением; счастливец - завидовали другие. Оправдывалось тем, что казна, отпуская чиновникам мизерное жалование, как бы узаконила эти побочные доходы" [73].
   Даже элитарные слои местной интеллигенции формировались в основном "из народа". Наше предположение подтверждает анализ происхождения и рода занятий 171 профессора Томского университета, в основном получивших образование до революции, и получивших это высокое ученое звание в 1917-1945 гг. Итак, из них выходцами из мещан были 31, лиц духовного звания - 30, чиновников и служащих - 29, дворян - 18, крестьян и казаков - 13, рабочих - 5, купцов - 7, менеджеров - 5, интеллигенции (юристы, врачи, учителя, офицеры, профессора и т.д.) - 31. Среди последних высока доля детей учителей - 10 и профессоров - 8 [74]. По сути, основой для воспроизводства элитарной интеллигенции становятся все сословия и профессиональные группировки России, имеющие хотя бы элементарное образование, а сама эта интеллигенция была разночинной, что, в свою очередь, свидетельствовало об интенсивности процесса ликвидации сословных перегородок в российском обществе начала ХХ в. и складывании принципиально иной социальной структуры. Данное обстоятельство, по мнению С. А. Красильникова, вело к тому, что "важной чертой интеллигенции страны начала ХХ в. являлось то, что она представляла собой один из самых динамичных элементов в социальной структуре, будучи в значительной мере продуктом перемещений (мобильности) снизу вверх (из среды трудящихся масс) и сверху вниз (из среды привилегированных классов")" [75].
   Для сибирской интеллигенции был характерным низкий уровень религиозности. Епископ Томский и Барнаульский Макарий (1891-1912), просматривая исповедные росписи, обнаружил среди неисповедовавшихся и непричастившихся множество чиновников и служащих губернской столицы [76]. Ее отличала более высокая эмоциональность, выражавшаяся, в частности, в распространенности суицида. По данным томского некрополя, кончали жизнь самоубийством (в подавляющем большинстве - стрелялись) не только доведенные до отчаяния нуждой студенты, но и ссыльные, актеры, чиновники, учителя, профессор (Л. Л. Тове) и даже вице-губернатор И. В. Штевен [77]. Наконец, ей, как и всей отечественной, была присуща неприязнь к властным институтам, порождавшая у находившихся на службе двойную мораль. Это обстоятельство удачно подметил В. О. Ключевский, который писал, что в России "государству служат худшие люди, а лучшие - только худшими своими свойствами" [78]. Поэтому получавший приличную пенсию отставной статский советник А. В. Адрианов в феврале 1915 г. убежденно заявил, что "самодержавие и верховенство всей этой сволочи, переполняющей наши верха, неминуемо должно пасть с окончанием войны" [79].
   Местная интеллигенция постоянно находилась под надзором органов политического сыска и подвергалась репрессиям - установление негласного надзора, проведение превентивных обысков, административная высылка и т.д. В 1870-1880 гг. иркутские власти трижды производили обыск у В. И. Вагина. В 1910 г. красноярские жандармы произвели обыск у директора местного отделения Русско-Китайского банка и бывшего городского головы Н. А. Шепетовского, изъяв более сотни брошюр революционного содержания, в том числе программные материалы и воззвания Партии народной свободы и ее красноярской организации. В донесении "наверх" следующим образом характеризовалась общественная деятельность Николая Александровича: "В разгар революционного движения в 1905 г., будучи в Красноярске городским головой, всецело находился на стороне революционеров и всеми силами противодействовал распоряжениям правительства, направленным к подавлению движения" [80]. Под негласным надзором полиции в разное время состояли Г. Н. Потанин, П. В. Вологодский, П. И. Федоров, В. А. Жардецкий, В. А. Караулов, Вл. М. Крутовский, Д. Е. Лаппо; административной высылке подвергались Вс. М. Крутовский, А. В. Адрианов, Н. Л. Скалозубов и др. Уже совсем курьезный случай в период Первой русской революции произошел в Томске. Постановлением временного генерал-губернатора директор Технологического института, будущий выборный член Государственного совета профессор Е. Л. Зубашов в феврале 1906 г. в 48 часов был отстранен от должности и выслан за пределы губернии за участие в революционном движении. Советом вуза принимается решение распределить исполнение обязанностей директора между его членами, не исключая деканов, и так продолжалось вплоть до начала 1907 г.
   В этих условиях интеллигенция региона демонстрирует разные типы политического поведения. Среди той же томской профессуры были представители различных политических направлений: от крайне правых (один из учредителей местного "Русского народного общества за веру, царя и отечество" А. И. Ефимов и его член Н. П. Загорский), включая умеренных либералов (один из организаторов отдела "Союза 17 октября И. А. Базанов), кадетов (М. И. Боголепов, И. А. Валединский, К. Н. Завадовский, М. А. Усов, В. А. Обручев, Н. В. Некрасов, М. Н. Соболев, И. А. Малиновский), сочувствовавшего эсерам А. М. Кузьмина, социал-демократов (А. Е. Абрамович, М. И. Кучин, В. Н. Охацимский, И. Т. Филиппов, В. И. Шумилов) до приговоренного к смертной казни, замененной из-за несовершеннолетия 20 годами каторжных работ, анархиста Б. Ф. Сперанского.
   Повышенная эмоциональность, обостренное чувство социальной справедливости доводило местных интеллигентов до большой беды. В сентябре 1866 г. в Омске возбуждается дело "по оскорблению словом священной особы государя императора" разжалованным из сотников в рядовые казаки В. А. Бедриным, который во время молебна, "когда запели слова "Спаси Господи Благоверного Императора", он Бедрин с наглостью стал подговаривать, что не так надо петь а "изуверного узурпатора", потом в доме казака Трошкова снова обратился к отцу Иоанну с вопросом, "а что ведь я прав, сказав: нужно петь зловерному узурпатору"" [81]. Другой пример являет судьба преподавателя Иркутской женской и мужской гимназии, выпускника Петербургского университета К. Г. Неустроева. Арестованный по подозрению в причастности к местной народовольческой организации и подготовке побега, он во время посещения тюрьмы генерал-губернатором Д. Г. Анучиным, оскорбленный его замечаниями, нанес начальнику края пощечину. Военный суд выносит смертный приговор, и в ночь на 9 ноября 1883 г. Неустроева расстреливают во дворе тюрьмы.
   Таким образом, сибирская интеллигенция рассматриваемого времени являла различные типы политического поведения, которые эволюционировали во времени и под воздействием различных обстоятельств. Для 1860-1880-х гг. характерным было тяготение к совершенствованию нравственно-интеллектуального потенциала общества. Развитие образования, формирование собственной сибирской интеллигенции рассматривалось как главное средство ликвидации колониального положения региона в составе российского государства и отставания в экономической и культурной сферах. Для всего этого, по мнению редакции газеты "Восточное обозрение", "нужно создать в Сибири класс образованных граждан, нужно развивать просвещение здесь" [82].
   Апологетика просвещения и культуры приобретает у отдельных видных представителей местного образованного общества самодовлеющее значение. М. В. Загоскин заключал: "Свет тихий, свет науки и просвещения, свет правды и человечества, свет свободы и самосознания придет и вселится в нас". Ему вторил Н. М. Ядринцев: "Если знание - сила, то дайте эту силу Сибири, поднимите социальный уровень народа. И вы увидите, какое могущество, какое экономическое благосостояние явится там, где теперь бессилие и неисходная бедность". Наконец, известный сибирский просветитель П. И. Макушин, определив цель своей жизни: "Всеми силами бороться за права человека", видел главное средство достижения ее в просвещении: "Знание ведет за собой самосознание и сознание собственных прав, желание и умение постоять за эти права" [83].
   Наиболее четко и последовательно точку зрения тех, кто считал, что общество можно изменить путем формирования у народа идей гуманности и справедливости был идеолог сибирского областничества Г. Н. Потанин. Встретившийся с ним в 1886 г. ссыльный народник И. И. Попов отметил: "В Кяхте Григорий Николаевич вращался главным образом среди ссыльной интеллигенции. Во время горячих споров на общественные и политические темы он обыкновенно внимательно слушал и изредка вставлял свои замечания, освещая сущность сибирского областничества. Во время споров о методах и путях борьбы за лучшее будущее, он указывал на необходимость всегда иметь в виду идеал, который должен быть коррективом в практической работе. Враг всякого насилия, Г. Н. во главу общественно-политической деятельности ставил местные интересы, доказывая, что пробуждение местного патриотизма, культурная работа на местах правильно поставят и общеполитические проблемы и создадут твердую основу правового демократического порядка. Якобинская тактика никогда ничего прочного не создавала. Будите самосознание на местах, и тогда центр вынужден будет сдаться" [84].
   Для Сибири рассматриваемого времени характерным была слабая политическая дифференциация интеллигенции. Так, в Томске конца XIX в.: "Первоначально политические воззрения участников тайных кружков и сходов не были определенными, будущие либералы, социалисты разных мастей учили одну и ту же азбуку политической борьбы, разделяя общие оппозиционные настроения" [85].
   По мере нарастания кризиса самодержавной системы, нежелания власти идти на сотрудничество с обществом и продолжать реформы, происходила радикализация позиций образованного общества, настроенного на то, чтобы, как цитировал тогдашнюю публицистику П. Б. Струве, "последним пинком раздавить гадину" [86]. Революционизирующее влияние на сибирское общество оказала Русско-японская война 1904-1905 гг., поскольку, по свидетельству В. Е. Мандельберга, население региона стало непосредственным очевидцем "всей гнили, всего неустройства всей нашей государственной машины; она у нас, так сказать, на глазах банкротилась" [87].
   Взрыв произошел после 9 января 1905 г. Революционная волна захватила образованные слои, развязала языки, тем более что верховная власть официально разрешила обсуждать вопрос о введении земства в Сибири. Характерную оценку происходившему в 1905 г. дал в своем отчете распорядительный комитет Красноярского подотдела ВСОРГО: "Этот год был временем, когда почти все местное культурное общество, как и вся страна, было захвачено политическим движением. Интерес ко всему тому, что так или иначе не было связано с политикой, если не совершенно погас, то сделался едва заметным… Собрания носили исключительно агитационный характер, при котором общие политические вопросы на заседаниях не столько рассматривались по существу, сколько освещались под заранее определенным углом зрения; кроме того, эти общие политические вопросы или тезисы не могли, при наличности данного настроения публики, обсуждаться с точки зрения всей совокупности, по крайней мере, главнейших реальных условий страны, в также местных" [88].
   И интеллигенция пустилась во все тяжкие. Гласные Иркутской городской думы в феврале 1905 г. начали подготовку адреса на высочайшее имя с перечислением необходимых "коренных" реформ. "Между прочим, В. В. Жарников внес предложение, чтобы царь никогда не носил военной формы…" [89]. А вот как характеризует позицию профессоров Томского технологического института попечитель Западно-Сибирского учебного округа Л. И. Лаврентьев: "В смутное время 1904 и 1905 годов профессора института, нисколько не стесняясь, стали на сторону революции (за исключением, быть может, одного или двух: вполне ручаться могу только за одного). Даже в те немногие минуты просветления, когда студенты готовы были от забастовки отказаться, на сходку явились профессора и от лица 18 (если не ошибаюсь) своих коллег объявили, что они читать лекции не будут, если на сходке студенты постановят начать занятия, а один из преподавателей института все-таки и прямо приглашал студентов к вооруженному восстанию (это было 2 октября 1905 г.)" [90].
   Ситуация еще больше обострилась после опубликования манифеста 17 октября 1905 г., продекларировавшего политические свободы и парализовавшего властные структуры. Например, в Чите казаками разгоняется демонстрация горожан. Через некоторое время к военному губернатору области являются директор местной гимназии и инспектор городского училища с протестом по поводу избиения учащихся, которых среди манифестантов оказалось 400 чел. Отчаявшийся от всего этого иркутский генерал-губернатор граф П. И. Кутайсов 5 ноября отправляет управляющему МВД П. Н. Дурново телеграмму следующего содержания: "Запрещение митингов идет вразрез с манифестом и Вашими же инструкциями, а, кроме того, запрещать на бумаге легче, чем не допускать на деле. Аресты при настоящем положении дела невозможны и могут кончиться бесполезным кровопролитием и освобождением арестованных… Вообще положение отчаянное, а от Петербургского правительства… я кроме советов, ничего не получаю" [91].
   В Тобольской губернии "либеральные и революционно-демократические элементы зачастую выступали совместно. В Тобольске, Тюмени, Ялуторовске, Кургане и других городах выдвинулись на авансцену политической жизни деятели неопределенно-революционного типа, порожденного самой бурной эпохой, когда в революцию втягивались неискушенные в политике люди и целые общественные группы" [92]. "В городе Канске, - доносит начальник Енисейского ГЖУ 1 февраля 1906 г., - после обнародования высочайшего манифеста 17-го октября, образовалась преступная политическая партия, подготовлявшая своей деятельностью свержение с престола ныне царствующего императора и учреждение народной демократической республики, по инициативе которой устраивались в общественном собрании митинги с выработанной ими заранее программой, состояли в ней: местный раввин Арий Виленский, чиновник особых поручений переселенческого управления Александр Нонява, житель г. Канска Василий Досекин, поручик местной конвойной команды Ситников, сын городского головы Трофим Шахматов, местный купец-еврей Иосиф Монастырский, жительница г. Канска Клавдия Тимофеева, фотограф Шуйский и его сожительница Анна Остермацкая, канский мещанин Иван Степанов, студент Сергей Тимофеев и телеграфисты станции Канск Дудеровский и Политов" [93].
   Активно в политическую борьбу включились и отдельные представители сибирской интеллигенции. В отношении одного из руководителей красноярской кадетской организации В. А. Караулова "свидетельскими показаниями установлено, что он шел то впереди демонстрантов, то в самой толпе их, то, идя сзади, пел ту же песню, которые пели демонстранты и отстающих от красных флагов подталкивал обратно". Мировому судье Петрову из Томской губернии в вину поставили разъяснение публике содержания манифеста 17 октября. "Я действительно радовался вместе с другими гражданами дарованным манифестом 17 октября свободам, - пояснял он. - На это я имел законное право, да и с моей стороны это было вполне естественно: ведь на моих глазах прошла вся эпоха великих реформ Александра II". Томскому присяжному поверенному М. И. Преловскому инкриминировался целый букет государственных преступлений: "Совместно с частным поверенным Якушевым составил после 18-го октября 1905 года от имени присяжных поверенных заявление о непринятии ими к защите дел полицейских чиновников, городовых, казаков и вообще лиц администрации, причем в этом заявлении предлагалось всем присяжным поверенным прийти на помощь рабочему освободительному движению. Вел преступную агитацию среди нижних чинов местного гарнизона; состоял членом в местной соц. дем. вооруженной дружине - главнейший руководитель местных кружков соц. дем. организации и всей Томской партии" [94].
   Приведенные факты свидетельствуют, что четкого размежевания по политическим партиям не произошло во время революции 1905-1907 гг. и в межреволюционный период. Незначительная часть местной интеллигенции восприняла революционный катаклизм как своеобразное предупреждение о необходимости прекратить "раскачивать лодку", и в духе веховской парадигмы "все усилия сосредоточить на политическом воспитании и самовоспитании" [95]. В Сибири эту мысль четко озвучил депутат 3-й Государственной Думы Т. О. Белоусов. В связи с выходом из ее социал-демократической фракции он заявил: "За четыре прошедшие года работы в Государственной думе много пришлось передумать по поводу современного положения и нравственной атмосферы, господствующей в той с[оциал-]д[емократии], от имени которой говорит "Звезда". И был получен неутешительный вывод. Именно. Если старая психология, которой живут командующие слои современной с[оциал-]демократии, не заменится другою, включающую в себя более общественности, если со сцены рабочего движения и организации не сойдут заговорщики и профессионалы по деланию революции, теоретики партизанства.., то нельзя ожидать ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном роста нашего рабочего класса" [96]. Но таковых оказалось совсем немного, и подавляющая часть сибирской интеллигенции к 1917 г. оказалась в оппозиции к самодержавному строю.

  [1] Абуев К. К. Хан Кучум // Абуев К. К. Кокшетау. Исторические очерки. Кокшетау, 1997. С. 252, 259.
  [2] Агеев А. Д. Американский "фронтир" и сибирский "рубеж" как факторы цивилизационного разлома // Американский и сибирский фронтир. Томск, 1997. С. 23-41.
  [3] Там же. С. 30-31.
  [4] Там же. С. 31.
  [5] Смирнягин Л. В. Районы США: портрет современной Америки. М., 1989. С. 51.
  [6] Агеев А. Д. Американский "фронтир" и сибирский "рубеж"… С. 31.
  [7] Цитир. по: Каримский А. М. Теологическая трактовка американской исключительности // Проблемы американистики 1993. М., 1993. С. 62.
  [8] Шиловский М. В. Фронтир и переселения (сибирский опыт) // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2003. С. 112.
  [9] Резун Д. Я. Родословная сибирских фамилий: История Сибири в биографиях и родословных. Новосибирск, 1993. С. 59.
  [10] Агеев А. Д. Американский "фронтир" и сибирский "рубеж"… С. 34.
  [11] Акты исторические, созданные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1841. № 4. С. 5-6.
  [12] Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. М., 1993. С. 11-67.
  [13] Вилков О. Н. Ушаковы Иван и Алексей Ивановичи // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Новосибирск, 1998. Т. 4. Кн. 2. С. 45-46.
  [14] Резун Д. Я., Ивонин А. Р. Коммерция // Краткая энциклопедия купечества и коммерции Сибири. Новосибирск, 1994. Т. 2. Кн. 2. С. 51-54.
  [15] Иркутск в панораме веков: Очерки истории города / Отв. ред. Л. М. Дамешек. Иркутск, 2002. С. 71-72.
  [16] Гаврилова Н. И. Сидоров Михаил Константинович // Краткая энциклопедия… Новосибирск, 1997. Т. 4. Кн. 1. С. 54-57.
  [17] Белаш Н. Ю. Образ фронтира в США и России // Американский и сибирский фронтир. Томск, 1997. С. 37-44, 37-38.
  [18] Там же. С. 39.
  [19] Александров В. А., Покровский Н. Н. Власть и общество. Сибирь в XVII в. Новосибирск, 1991.
  [20] Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Новосибирск, 1995. С. 671-675.
  [21] Акишин М. О. полицейское государство и сибирское общество. Эпоха Петра Великого. Новосибирск, 1996.
  [22] Белаш Н. Ю. Образ фронтира в США и России. С. 39.
  [23] Русское население Сибири эпохи феодализма. Сборник документов. Новосибирск, 2003. С. 52-56.
  [24] Замятина Н. Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культуре // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 78.
  [25] Эйдельман Н. Я. 17 сентября 1783 года // Эйдельман Н. Я. Из потаенной истории России XVII-XIX веков. М., 1993. С. 188.
  [26] Александров В. А. "Войско" - организация сибирских служилых людей XVII века // История СССР. 1988. № 3. С. 98-99.
  [27] Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского Приказа. М., 1904. Ч. 1. С. 133-134, 137.
  [28] Дополнение к Актам историческим, собранным и изданным Археографической комиссией. СПб., 1851. Т. 4. С. 11.
  [29] Замятина Н. Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ… С. 79.
  [30] Оглоблин Н. Н. "Женский вопрос" в Сибири в XVII веке // Исторический вестник. 1890. Т. 1. С. 195-207.
  [31] РГАДА СП. Стлб. 12. Л. 225-227.
  [32] Резун Д. Я. Люди на сибирском фронтире в XVII в. // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2002. С. 25.
  [33] РГАДА СП. Стлб. 12. Л. 225-227.
  [34] Выписки из Сибирской летописи Ильи Черепанова, по рукописи Тобольской духовной семинарии // Летопись занятий Археографической комиссии. СПб, 1884. Вып. 7. С. 65.
  [35] Александров А. В., Покровский Н. Н. Власть и общество. С. 86.
  [36] РГАДА СП. Кн. 11. Л. 97 об.
  [37] Янов А. Л. Россия против России. Очерки истории русского национализма 1825-1921. Новосибирск, 1999. С. 259.
  [38] Семенов Тян-Шанский В. П. Несентиментальное путешествие // Вокруг света, 1990. № 10. С. 41.
  [39] Елпатьевский С. Я. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929. С. 202-203.
  [40] Шиловский М. В. Специфика политического участия сибирского крестьянства в социальных катаклизмах начала ХХ в. // Социокультурное развитие Сибири XVII-XX вв. Новосибирск, 1998. С. 69-70.
  [41] Елпатьевский С. Я. Воспоминания за 50 лет. С. 203.
  [42] Семенов Тян-Шанский В. П. Несентиментальное путешествие. С. 41.
  [43] Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма (1937). М., 1990. С. 15.
  [44] Шиловский Д. М. Крестьянские выступления 1861-1916 гг. в Томской губернии как форма правонарушений // Вопросы истории Сибири ХХ века. Новосибирск, 1999. С. 48-49.
  [45] ГАНО. Ф. п. 5. Оп. 2. Д. 269. Л. 1.
  [46] Первая всеобщая перепись населения 1897 г. Общий по империи свод результатов данных Первой всеобщей переписи населения, произведенной 27 января 1897 г. СПб., 1905. Т. 1. С. 5.
  [47] Скубневский В. А., Гончаров Ю. М. Города Западной Сибири во второй половине XIX - начале ХХ в. Барнаул, 2003. Ч. 1. С. 62.
  [48] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - нач. ХХ в.). СПб., 1999. Т. 1. С. 342.
  [49] Скубневский В. А., Гончаров Ю. М. Города Западной Сибири... С. 300-302.
  [50] Дмитриенко Н. М. Сибирский город Томск в XIX - первой трети ХХ века: управление, экономика, население. Томск, 2000. С. 220.
  [51] Обручев В. А. В старой Сибири. Иркутск, 1958. С. 269.
  [52] Миронов Б. Н. Социальная история России… Т. 2. С. 349.
  [53] Алисов Д. А. Культура городов Среднего Прииртышья в XIX - начале ХХ в. Омск, 2001. С. 139.
  [54] Новосибирск. 100 лет. События. Люди. Новосибирск, 1993. С. 89.
  [55] Горюшкин Л. М. Крестьянское движение в Сибири в годы Первой мировой войны // Изв. СО АН СССР. Серия общ. наук. 1979. № 11. Вып. 3. С. 97.
  [56] Санборн Дж. Беспорядки среди призывников в 1914 г. и вопрос о русской нации: новый взгляд на проблему // Россия и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 209.
  [57] Шишкина С. Ю. Война и общественные настроения: 1914-й год (на материалах Тобольской губернии) // Тюменский исторический сборник. Тюмень, 2000. Вып. 4. С. 55-56.
  [58] Шиловский М. В. "Сахарный бунт" 9 ноября 1916 г. // Новосибирск. Энциклопедия. Новосибирск, 2003. С. 757.
  [59] Обь (Новониколаевск), 1907, 3 июня.
  [60] Дмитриенко Н. М. Сибирский город Томск… С. 229.
  [61] Шиловский М. В. Новосибирск: основные этапы развития (1893-1999) // Проблемы менталитета в истории и культуре России. Новосибирск, 2000. Вып. 2. С. 114-115.
  [62] Дело революции (Новониколаевск), 1918, 4 янв.
  [63] Миронов Б. Н. Социальная история России… Т. 2. С. 349.
  [64] Кулаев И. В. Под счастливой звездой. Воспоминания. М., 1999. С. 187.
  [65] Чернов В. М. Национально-капиталистические типы // Чернов В. М. Социалистические этюды. М., 1908. С. 136.
  [66] Большевики Западной Сибири в период первой русской революции 1905-1907 гг. Документы и материалы. Новосибирск, 1958. С. 41, 62, 221, 425, 440.
  [67] Листовка Томского комитета ПСР (октябрь 1906 г.) // Курусканова Н. П. Нелегальная печать сибирских эсеров в период борьбы против самодержавия (1901-февраль 1917 гг.). Уч. пособие. Омск, 2000. С. 77.
  [68] Там же. С. 70.
  [69] Цитир. по: Циндик А. А. Политический экстремизм в революционной работе западносибирских анархистов в период реакции (1907-1910 гг.) // Омские исторические чтения. Омск, 2003. С. 97.
  [70] Серебренников И. П. Революционный террор в Восточной Сибири (1900 - февраль 1917 гг.). Иркутск, 2002. С. 108-109.
  [71] Плотников А. Е. Численность, состав, территориальное размещение интеллигенции Сибири (по переписи 1897 г.) // Проблемы источниковедения и историографии Сибири дооктябрьского периода. Омск, 1990. С. 102; Он же. Интеллигенция и общественное движение в Сибири (конец XIX - начало ХХ вв.) // История российской интеллигенции (материалы и тезисы научн. конф). М., 1995. Ч. 1. С. 43.
  [72] Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины ХIХ - начала ХХ веков. Омск, 1997. С. 229-230.
  [73] Земля Иркутская. 1995. № 3. С. 65.
  [74] Шиловский М. В. История старейшего университета в лицах // Вопросы истории Сибири ХХ века. Новосибирск, 1999. С. 155.
  [75] Красильников С. А. Социальная типология интеллигенции в первое послеоктябрьское десятилетие // Актуальные проблемы истории советской Сибири. Новосибирск, 1990. С. 173.
  [76] Бузмакова О. Г. Судебная власть в Сибири в конце XIX - начале ХХ века. Рукопись диссерт. канд. истр. наук. Томск, 2004. С. 85.
  [77] Томский некрополь. Списки и некрологи погребенных на старых томских кладбищах 1827-1939. отв. ред. Н. М. Дмитриенко. Томск, 2001. С. 14, 18, 19, 23, 24, 25, 31, 101, 122, 141, 143, 152, 172-173.
  [78] Ключевский В. О. Соч. М., 1990. Т. IХ. С. 387-388.
  [79] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 1915. Д. 9. Ч. 81. Л. Б. Л. 20.
  [80] ГАКК. Ф. 827. Оп. 1. Д. 766. Л. 2, 34.
  [81] ГАНО. Ф.п. 5. Оп. 2. Д. 16. Л. 289.
  [82] Вост. обозрение (Иркутск), 1883, 6 янв.
  [83] Цитир. по: Ермолинский Л. А. Сибирские газеты 70-80-х годов XIX в. Иркутск, 1985. С. 5; Ядринцев Н. М. Экономическое значение Сибири в связи с потребностью знания // Дело, 1876, № 4. С. 84; Сталева Т. В. Сибирский просветитель Петр Макушин. Томск, 1990. С. 25, 39.
  [84] Попов И. И. Из воспоминаний о Г. Н. Потанине // Голос минувшего. 1922. № 1. С. 143.
  [85] Томск. История города от основания до наших дней. Под ред. Н. М. Дмитриенко. Томск, 1999. С. 166.
  [86] Вехи. М., 1990. С. 145.
  [87] Мандельберг В. Е. Из пережитого. Давос, 1910. С. 65.
  [88] Цитир. по: Ивлев С. В. Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества в общественно-политической жизни Сибири (1897-1907) // Социально-политическое развитие Сибири XIX-ХХ вв. Новосибирск, 1982. С. 145.
  [89] Попов И. И. Забытые иркутские страницы. Записки редактора. Иркутск, 1989. С. 250.
  [90] Изв. Омск. гос. историко-краеведч. музея. Омск. 2002. № 9. С. 279.
  [91] Карательные экспедиции в Сибири в 1905-1906 гг. Документы и материалы. М., 1932. С. 49-50.
  [92] Копылов Д. И. Тобольские крестьяне и Государственная дума в 1905-1907 гг. // Революция 1905-1907 годов на Урале и в Сибири. Тюмень, 1883. С. 75.
  [93] ГАНО. Ф.п. 5а. Оп. 1. Д. 123. Л. 6.
  [94] ГАКК. Ф. 827. Оп. 1. Д. 482. Л. 33-34; Бузмакова О. Г. Судебная власть в Сибири… С. 87; ГАТО. Ф. 3. Оп. 12. Д. 3305. Л. 109-110.
  [95] Вехи. М., 1990. С. 145.
  [96] Родионов Ю. П. Т. О. Белоусов в Государственной думе: от социал-демократии к беспартийности // Исторический ежегодник ОмГУ. Спец. выпуск 1997. Омск, 1997. С. 67.